Сергей Щипанов - По ту сторону
– Эта женщина сказала правду, – отметил капитан, передавая бумаги сидящему рядом офицеру. – Господин секретарь, запишите: выяснилось, что подозреваемый оказался переодетой в мужское платье женщиной, назвавшейся Жанной Дёминой. Из документов, представленных оной, явствует, что Демина служила на судне пирата Карстена лекарем, в разбое не участвовала и долю в пиратской добыче не имела.
Судьи совещались от силы пару минут, после чего капитан зачитал решение: «… считать Демину Жанну пленной, с последующей передачей её английским властям, для дальнейшего разбирательства».
Главное, я избежала петли! Во всяком случае, на какое-то время.
VI. Капитан «Святого Эдмунда»
1
Замечательно чувствовать себя женщиной!
Больше не нужно притворяться, лгать, изворачиваться и пугаться каждого взгляда.
Только… неуютно как-то. Ох, и незавидна доля женщины в этом дремучем веке. Она – служанка у мужа-господина. В лучшем случае. А то и вовсе – рабыня, вещь, с которой хозяин может делать всё, что заблагорассудится. Незамужней же втройне тяжелее – заступиться некому, похотливые мужики видят в ней лишь лёгкую добычу.
Есть, конечно, аристократки, вроде фон Борк, независимые и властные. Есть, наконец, английская королева. Но это исключения, подтверждающие правило.
Моё положение и вовсе плачевно: одна среди изголодавшихся по женскому телу мужчин. К тому же, пленная пиратка. Большинству из них, наверняка, без разницы, кем числилась я на «Единороге»: лекарем или матросом. Захвачена на английском судне, отбитом у пиратов, была с ними в команде – значит, преступница. В глазах этих людей моя вина усугублялась ещё и тем, что продолжаю носить мужское платье. Им, поди, и невдомёк, что другого у меня просто нет и взять неоткуда.
Я видела: матросов сдерживает лишь присутствие на судне офицеров и железная дисциплина. За любую провинность полагалось суровое наказание, вплоть до килевания – протягивания нарушителя под килем корабля. Меня объявили военнопленной, следовательно, я подпадала под юрисдикцию Англии. Закон формально гарантировал защиту от посягательств на честь женщины.
Очевидно, чтобы не подвергать матросов искушению, капитан велел «поместить пленницу на «Святом Эдмунде» в каюте с крепкой дубовой дверью и надёжным замком». В прежней каморке на «Сирене» я пребывала бы в постоянной опасности быть изнасилованной.
Мне позволили взять с собой сундучок – всё «движимое имущество».
Собственно, взаперти я сидела лишь ночью, днём же могла выходить на палубу беспрепятственно. А чтобы не ела даром королевский хлеб, меня определили помощницей лекаря Сэма Тревера.
Официально мой коллега именовался корабельным хирургом, как всем нам с детства знакомый Лемюэль Гулливер. Болезненно худой, анемичный, с впалыми щеками, доктор, похоже, сам нуждался во врачебной помощи. Недуг, точащий его изнутри, наложил отпечаток на характер лекаря. Был он брюзглив, желчен, придирчив – полная противоположность другому любимому персонажу, стивенсоновскому доктору Ливси, добряку и жизнелюбу.
Хирург обедал у себя в каюте, когда я, согласно приказу капитана, явилась к нему, чтобы засвидетельствовать почтение и получить указания. Вооружённый ножом, больше похожим на кинжал, чем на столовый прибор, и вилкой с двумя зубьями, Тревер терзал кусок мяса, лежащий перед ним на тарелке. Моё появление вызвало недовольство служителя Эскулапа.
– Извините, сэр. Кажется, я помешала? Зайти позже? – вежливо осведомилась я.
Тревер буркнул нечленораздельно и указал глазами на свободный табурет.
Я было подумала, что он предложит разделить с ним обед. Наивная. Джентльмен, не спеша, доел, сопроводив трапезу доброй порцией виски, потом долго ковырялся в зубах щепкой.
– Вид у вас, моя юная леди, – начал он ехидно, – точь-в-точь как у вора, что промышляет на ярмарке. Носить мужское платье! Женщине! Фу, как непристойно! И не говорите, будто обстоятельства заставили вас поступить подобным образом.
Я промолчала, скромно потупив глаза – сделала вид, что стыжусь своего наряда.
Тревер, закончив «воспитательную» часть беседы, перешёл к расспросам: где и как училась врачеванию, с какими болезнями и ранами приходилось иметь дело.
Новый начальник, кажется, остался доволен ответами.
– Говорите вы складно, мисс… э-э, как вас там?
– Жанна, – подсказала я.
– Мисс Жанна. Надобно, однако, проверить вас в деле. Usus efficacissimus rerum omnium magister (Практика – лучший наставник в делах). Вы хорошо знаете латынь? Нет?.. Разумеется, чего ожидать от недоучки из варварской Московии! Тем более, от женщины!.. Однако пойдёмте к нашим больным.
Мы находились в открытом море. «Святой Эдмунд» и израненная «Сирена» шли на запад, к берегам старой доброй Англии. Ценный приз, корабль, отбитый у пиратов, должен быть передан судовладельцу. За приличное вознаграждение, разумеется. Часть экипажа галеона перешла на «Сирену», поэтому на «Св. Эдмунде» стало свободнее, чем обычно бывает на судах. Все раненые – девять моряков, пострадавших при столкновении с командой Роде – содержались в отдельном кубрике.
Мы как раз направлялись туда, когда дверь кубрика распахнулась, вышел один из больных и, увидев нас, крикнул:
– Док, скорее! Одному парню совсем худо!
Я думала: Тревер поспешит – мало ли, может, экстренная помощь требуется. Но док продолжал чинно вышагивать – как на прогулке в парке.
Я с одного взгляда поняла, едва вошли в кубрик: больному действительно нужна помощь, и весьма срочная. Парень задыхался. Шумное и частое дыхание, синюшность лица и губ не оставляли сомнений: стеноз гортани. Больной силился встать, судорожно комкая пальцами подстилку. Видно было, как напрягаются мышцы шеи, и грудная клетка ходит туда-сюда в такт дыханию. Мысленно я отметила: на шее под правой скулой у него содрана кожа – крепко приложили чем-то.
Тревер помог парню присесть, и стал пальцами раскрывать ему рот, стараясь заглянуть в горло.
«Что ты делаешь, идиот!», – хотелось крикнуть мне, но я лишь сказала:
– Док, нужна срочная коникотомия.
– Чего? – не понял коновал, носящий звание хирурга.
Времени на объяснение не было:
– Я сейчас, док!
Кинулась бегом в свою каюту, вынула из сундучка завёрнутые в ткань инструменты покойного Карла, прихватила бутылку со спиртом (держала не для выпивки – как антисептик), и так же бегом обратно.
Вернувшись, увидела: Тревер стоит соляным столбом, а у парня уже глаза закатились.
Положила на тюфяк инструменты, в темпе налила в ладонь спирту и протёрла пальцы. Взяла нож (скальпелем этот инструмент назвать затруднительно), обработала лезвие тампоном, служащим затычкой для бутылки. Им же обработала горло больному.
– Что вы намерены делать?! – воскликнул Тревер.
– Док, ради бога, вопросы потом. Придерживайте его.
Удивительно, но Тревер подчинился.
Я прежде сама коникотомию не делала, но несколько раз ассистировала. Теперь пригодилось.
Так, нащупываем дугу персневидного хряща и нижний край щитовидного, острие ножа ставим по средней линии шеи режущей стороной кверху, одним движением вкалываем нож и делаем разрез…
Док, слава богу, не вмешивался, только сопел и что-то бормотал под нос.
Ранорасширителя у меня не было, но имелись два подходящих крючка (я их тоже заранее обработала спиртом). Ввела крючки в разрез, раздвинув края.
– Док, подержите.
Тревер удерживал крючок справа, а я ввела соломинку, которую вытащила из тюфяка и тоже сунула в спирт – замену трахеотомической трубки.
Парень опять смог дышать нормально.
Закончив операцию, я сказала горе-хирургу:
– Спасибо, что помогли, док.
Тревер смотрел, как баран на новые ворота. Я пояснила:
– У больного был острый стеноз. Без хирургического вмешательства он бы умер.
– Острый что?
– Стеноз. Сужение, по-гречески. Из-за травмы у парня развилась опухоль, которая сдавила гортань.
Тревер стоял, глупо моргая.
«Получил, знаток латыни?», – подколола я его мысленно.
– Где вы этому научились? – ошалело спросил док.
– В Московии, – ответила я устало.
Получив хороший урок, Тревер, тем не менее, не торопился признать моё превосходство в медицине.
Для начала он поручил делать перевязки. Отныне это становилось моей обязанностью. Кроме того, я должна готовить лекарственные снадобья и ухаживать за тяжелораненными (их было двое), то есть выполнять обязанности и сестры и санитарки. Тревер, фактически, спихнул на меня всю работу.
Тяжёлый, на самом деле, труд. В тесном кубрике стоял густой запах крови и мочи. Больные всё время стонали, плакали или ругались, досаждали просьбами: одни хотели, чтобы им почитали Библию, другие требовали выпивки. Случалось, приставали, распускали руки (им стало известно, что я женщина, да ещё пленная с пиратского корабля). Порок и благочестие смешались тут самым причудливым образом.
