Санька-умник (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич

Тут настроение моё как на пригорок выпрыгнуло.

На душе легко-легко стало.

Мир вокруг просветлел.

Правильно всё я делаю. Стране и народу помогаю. Ну, а что отдельные личности здесь не очень положительные, так и дома таких хватало.

Через сутки я уже стоял на перроне вокзала в Кирове. Место знакомое — здесь я раненых из санитарных поездов не раз помогал выгружать. Кстати, тоже не последнее это моё тут дело, а правильное и нужное.

До Пугача железной дороги за время моего отсутствия не проложили, поэтому я перекурил и двинулся в сторону Слободского. Там мне надо в военкомате встать на учет. Пусть я и в отпуске по ранению, но порядок есть порядок. Тем более, что направлен я после окончания отпуска в распоряжение этого самого военкомата для дальнейшего прохождения службы.

Вот так я и решил, сначала — в Слободской, а потом уже и в Пугач.

Продвигался я по намеченному маршруту медленно. Где шел на своих двоих, где немного меня подвозили. Бабушка Саньки бы сказала — «на перекладных». Было у бабушки Александра Котова такое выражение. Это, когда не на одном каком-то транспорте куда-то добираешься, а с одного на другой приходится пересаживаться. Ну, а я ещё и пешком расстояние до Пугача сокращал.

В Слободской я попал только ближе к вечеру, но военкомат работал. Он сейчас функционировал круглосуточно. Там я и встал на учет. Времени это много не заняло.

Глава 37

Глава 37 Письмо Сталину

Жданному гостю и в полночь рады будут…

Нет, Александра именно сегодня не ждали. Ждали — всегда. И родители, и сестры, и брат, что ещё не был мобилизован. Старший брат воевал. Его тоже ждали.

В полночь я в Пугач и пришел. В окно тихонько постучал, разбудил, переполошил всех. Ночных визитов тут пугались. Ничего хорошего от них не ждали, а тут — я…

Все обрадовались, за стол меня усадили.

— Только, угостить-то тебя, Саша, нечем… — вздохнула мама. — Сегодняшний хлеб по карточкам мы уже съели, а завтрашние ещё не отоварили…

Во как! Тут и в деревне — карточки. Что-то про такое дома я как-то не читал, не слышал. Думал, что карточки только в городах были. Потом на казенных харчах был и об этом даже не задумывался.

Карточки…

На меня карточек у них нет.

Так, что получается — я их объедать буду?

Так и выходит…

Нет.

Завтра с утра надо идти в военкомат. Пусть меня на службу определяют. Буду служить и долечиваться. Должны же там войти в положение и не поставят меня сразу мешки таскать.

О мешках, это я так — образно. Может, определят меня куда-то по медицинской части. Я же — фельдшер.

— Как дела тут у вас? — сразу всем задаю вопрос.

Молчат, переглядываются.

— Без мужиков тяжело… Бабы, подростки и старики одни в колхозе остались, — отвечает мама.

— Новости какие? — спросил с опаской.

А как? Сейчас самые частые новости — на кого похоронка пришла.

— Петр воюет. Ранен был.

Знаю я уже про это. Совсем это не новость.

— Мария тут зимой отчебучила…

Зимой? Сколько времени уже прошло. Что-то мне про сестру ничего такого не сообщали…

Мать отвечает мне, а сама на дверь посматривает. Чего-то опасается?

— Сама расскажешь? — мама на сестренку смотрит, а та потупилась. Покраснела.

— Ну?

Молчит сестра.

— Сталину письмо она написала! — огорошила меня мама.

Опа! Ещё один писатель в нашей семье! Я Шванвичу пишу, а Маша — самому Иосифу Виссарионовичу! Ну-ка, ну-ка…

— Зимой с бабами возила она в госпитали мороженную рыбу в Киров, — приступила к рассказу мама Саньки. — Насмотрелась там у города в поле на солдатиков-лыжников. Больно ходко они там на своих лыжах бегают. Ей, дуре, так же захотелось…

Ни сам Александр Аркадьевич, ни мама Саньки Котова, ни сестра его Мария, конечно не знали, почему так «ходко» солдатики на лыжах бегали. Была на то причина.

В Кирове в это время в эвакуации находилась Военно-морская медицинская академия. Из Ленинграда её сюда переместили. Так вот, ученые из академии в этот момент занимались в том числе и вопросами «боевой химии». Фенамин они разрабатывали и методику его применения.

Получился в СССР психостимулятор получше немецкого и английского. В сорок третьем его ещё и усовершенствовали. На всех его на фронте, конечно, не хватало, но летчики, подводники, лыжники и спецура — получали.

Ну, да это к делу и Саньке-умнику не относится.

— Без лыж на лыжах не побегаешь, — продолжала мама Саньки. — А лыж-то и нет. Вот и написала она Сталину. Так и так товарищ Сталин, у тебя день рождения двадцать первого декабря, а у меня совсем рядышком — двадцать второго. Живем мы очень бедно, на день рождения у меня никакого подарка не будет, а ты, Иосиф Виссарионович — хороший и добрый, как отец всем… В общем — попросила Машка у Сталина подарить ей лыжи. Написала письмо, а когда снова в город мороженую рыбу повезла, там его в ящик и опустила…

Голова сестры Александра уже чуть ли не в столешницу уперлась, а мама его дальше вела рассказ о деяниях своей непутевой дочери.

— Дошло письмо. Не до Сталина, а куда надо. Председатель колхоза ей лыжи принес, а на словах мне передал… многое. Не буду говорить, ладно? Молчать нам всем об этом велел, поэтому мы тебе и не сообщали…

Ну, Машка…

Я не знал, смеяться мне или что.

Во, дела…

Глава 38

Глава 38 Мой неожиданный карьерный взлет

С самого утра я начал собираться. Сказал, что в Слободской мне надо.

— Что, уже уходишь? Не погостишь больше?

Мама Саньки чуть не плакала.

Не успела она на своего дорогого сыночка наглядеться, а он уже дом родной покидает…

Ночью я ничего про свой месячный отпуск для лечения говорить не стал. Слова матери Саньки про хлебные карточки все мои планы враз поменяли.

— Так получается… Мне уже сегодня в военкомат надо.

Обманул я маму Саньки. Никто меня сегодня в военкомате не ждет.

— Хоть бы в баньке помылся…

Баня, конечно, дело хорошее. Пусть она и в землянке.

— Идти, мама, надо. Нужно в военкомате мне на учет встать, назначение для дальнейшего прохождения службы получить. Время военное, с таким не шутят.

На учете я уже в военкомате, но не надо об этом домашним знать.

Немного потяжелел мой вещмешок — мама Саньки вареной картошки мне дала. Всё, что было в чугунке, в тряпицу завернула.

— Сами, что есть будете?

— Найдем… — махнула рукой мать Саньки. — Дома всё же.

Я отказывался, но с ней, попробуй, поспорь…

А, вот и заплакала.

— Мама, ты чего? Перестань!

Как же, перестанет она…

Мария тоже носом захлюпала…

— Так, отставить слезы! — выдавил я из себя улыбку. — Я не сразу отсюда на фронт. Какое-то время в Слободском буду. Получится, и к вам загляну.

Долгие проводы — лишние слезы. Через несколько минут я уже был за околицей. Провожать себя я запретил.

В слободском военкомате моему приходу… не удивились. Как оказалось, это у них такой уже не первый случай.

Для дальнейшего прохождения военной службы я был направлен в школу санинструкторов номер восемь Уральского военного округа.

— На офицерскую должность идёшь. — с некоторым сомнением посмотрел на меня помощник военкома.

Перед ним сидел пацан-пацаном. Худенький, бледненький, но — фельдшер, а ещё и в военном училище недолго на командира взвода проходивший подготовку. Не закончил обучение, но — по уважительной причине. Ранен был, причем — тяжело.

Кадровый голод имелся и на фронте, и в тылу. Так, я, рядовой, годный к нестроевой службе, был определен на офицерскую должность.

Начальник санитарной службы школы — вот куда меня враз вознесло.

Офицерское звание мне, само-собой, в тот же момент не присвоили. Помощник военкома сказал, что тут всё от самого меня зависит. Покажу себя хорошо — быстро получу погоны со звездочкой.