Андрей Колганов - Жернова истории 3
Зал притих. Нет ни выкриков, ни шумного фона. Видно, предложение такой концепции планирования от имени ВСНХ для большинства собравшихся несколько неожиданно (привыкайте тезисы читать до начала заседаний!), и они пока переваривают услышанное.
— Тут в кулуарах приходилась слышать архипринципиальную постановку вопроса – дескать, "план или рынок?". Кто главнее? Один регулятор должен быть у советского хозяйства, или два? Спорщики прямо за грудки друг друга хватали. Вот Владимир Густавович Громан твердо защищал свою известную позицию, что только в свободном рыночном хозяйстве с системой равновесных цен можно иметь объективные критерии для принятия хозяйственных решений. А план, конечно, штука хорошая и даже очень хорошая, если он лежит в рамках этих объективных критериев рыночного равновесия… — на что Громан поставленным голосом бросает с места:
— И не побоюсь повторить это еще раз!
— Владимир Густавович, поверьте, я с большим пиететом отношусь к вам, как к серьезному практику плановой работы и исследований в области статистики, которые вы ведете в Госплане и в ЦСУ, — сначала отдаю дань уважения, а потом бросаюсь в решительную атаку. — Но что у вас за любовь потчевать нас сказками про свободную рыночную экономику и равновесные цены? Где вы эту свободную рыночную экономику видели? На практике сплошь и рядом мы видим вмешательство в так называемую "свободную игру рыночных сил" со стороны картелей и трестов, при активном участии государства. А ваши "цены рыночного равновесия" – продукт прямого или закулисного сговора крупнейших рыночных игроков! И это вы выдаете за "объективное мерило ценности"?
В зале поднимается такой шум, что в нем невозможно вычленить отдельные реплики. С трудом перекрывая гомон своих коллег, бросаю в аудиторию следующий аргумент:
— Разумеется, монополии не регулируют все производство, и не диктуют все цены. Но достаточно и того, например, что объемы производства и отпускные цены угля и стали определяются крупнейшими трестами, а сговор крупнейших банков диктует рынку процентные ставки. И тогда остальная рыночная конъюнктура уже вынуждена подстраиваться под эти решения, принимаемые отнюдь не "невидимой рукой рынка"! Всё, в таких условиях пресловутые равновесные цены, претендующие на роль объективного критерия, превращаются в чистый мираж! — шум опять взлетает до потолка. Тем не менее, форсируя голос, я продолжаю свой доклад:
— Такое монопольное регулирование еще не превращает капиталистическую экономику из стихийной в плановую, потому что монополии регулируют рынок в своих частных интересах. Но, во всяком случае, эта ситуация показывает нам, каким образом вообще можно регулировать рынок. Сосредоточение командных высот в экономике в руках нашего государства открывает в этой области широчайшие возможности. Значит ли это, что мы уже можем направлять плановыми решениями Советской власти течение всех экономических процессов? Может быть, мы уже имеем право записать в наши учебники любимую фразу некоторых товарищей: "план есть закон советского хозяйства"? — шум еще ходит волнами по залу, но понемногу стихает, и можно говорить свободнее, не напрягая голосовые связки.
— Давайте ответим на этот вопрос в первую очередь честно. Мы пока еще далеки от того, чтобы полностью подчинить себе конъюнктуру рынка. Но сильнейшие инструменты воздействия на эту конъюнктуру в наших руках есть. Дело за тем, чтобы научиться их правильно применять. И если мы этому научимся, то и наши государственные предприятия, и индивидуальное крестьянское хозяйство, и даже частный капитал мы сможем развернуть лицом к задачам социалистического строительства, отнюдь не гоняясь за утопической идеей отменить с сегодня на завтра рыночное хозяйство – заканчиваю свое выступление. Большинство аплодирует, но часть аудитории – очень активно, а часть – как-то неуверенно.
Глава 8. Для чего работает Центробумтрест?
На следующий день, в рамках заседания секции "Техника плановой работы", сообщение у меня небольшое. Начинаю разговор с описания диаграмм Ганта. Оказывается, в аудитории есть уже два или три человека, которые с ними знакомы. Хорошо, но и прочим не мешает подучиться.
— …А теперь давайте усложним задачу. Представим себе, что нам надо отследить реализацию не одной, а нескольких задач, последовательность шагов по решению которых отображается диаграммами Ганта. В чем усложнение? Не в том, что диаграмм стало несколько, а в том, что последовательные шаги по решению этих задач зависят друг от друга и некоторые работы, отмеченные на первой диаграмме, нельзя выполнить, пока не завершены определенные этапы работ по другим задачам, изображенные, соответственно, на диаграммах два и три, — моя указка порхает о плакату, на котором нарисованы эти диаграммы.
— Как же нам наглядно представить эту зависимость этапов параллельно исполняемых работ друг от друга? Соединим стрелочками те этапы работ на первой диаграмме, которые нельзя начинать без завершения других, и эти последние, которые изображены на диаграммах два и три. Соответственно, те этапы по диаграмме три, которые нельзя начинать до исполнения работ, предусмотренных на диаграммах один и два, так же соединим стрелочками. И тогда получается вот что… — с этими словами снимаю развешанные плакаты и заменяю их следующим, где упомянутые мной стрелочки уже прочерчены.
— Вот, взгляните. Такое схематическое изображение можно назвать "сетевой график". Осталось вписать в соответствующие квадратики наименования конкретных этапов работ, сроки исполнения и ответственных, и у вас в руках инструмент наглядного контроля выполнения достаточно сложных, многозадачных программ. Кстати, именно для контроля над реализацией тех целевых программ, о которых я говорил в своем вчерашнем докладе, этот инструмент и разработан. Он может принести немалую пользу и для контроля над осуществлением сложных научно-технических проектов, и для организации крупных строек. — Вот, собственно и все. Никакой особой премудрости здесь нет, а уж как предложенными возможностями плановики и хозяйственники воспользуются – поглядим.
На заключительном заседании копья ломались с треском, однако предложенную мною схему пятилетнего плана удалось записать в качестве рекомендации совещания. Еще бы! Зря я, что ли, потратил столько времени на предварительные разговоры с Дзержинским, Кржижановским, Гинзбургом, Осадчим и Кондратьевым? Николай Дмитриевич, конечно, упертый тип. Еще по комиссии, составлявшей проект кооперативного плана к XIV съезду, убедился. Впрочем, против программного подхода он особо и не возражал. Но сразу попытался припереть меня к стенке вопросом:
— У вас там, в ВСНХ, по-прежнему Пятаков протаскивает установки в духе теории Преображенского о "первоначальном социалистическом накоплении" за счет крестьянства, или недавней статьи Маслова в "Торгово-промышленной газете" с прозрачными намеками по поводу необходимости увеличения нормы накопления за счет потребления трудящихся классов? По-моему, такую мерзость способны измыслить только вы, марксисты!
— Положим, господа Кропоткин или Нечаев совсем не марксисты, а предлагали вещи куда как более жестокие, — парирую его выпад. — Теория же Преображенского проистекает вовсе не из марксизма, а из обычной растерянности перед лицом действительно сложной задачи: обеспечить капитальными вложениями ускоренную индустриализацию в стране, где подавляющая часть экономики состоит из крестьянских хозяйств. Опасность в том, что искушение ухватиться за эту теорию очень велико. Вот и давайте подумаем вместе, как двинуть темпы индустриализации вперед, — потому что от этой задачи отказаться невозможно, — не доводя при этом крестьянина до нищеты.
После такой постановки вопроса разговор удалось перевести в более конструктивное русло, и кое о чем мы все же договорились. Хотя Николай Дмитриевич и не преминул выступить с критикой ряда положений моего доклада, все же против основной концепции – перспективный план есть система государственных программ, увязанная с экономическими стимулами за их выполнение – выступать не стал. Хотя, как можно было догадаться, не столько потому, что целиком разделял эту концепцию, сколько в пику Струмилину, отстаивавшему идею плана-директивы.
Гораздо более сложным вышел у меня предварительный разговор о программно-целевом подходе в планировании со своим прямым начальником, Феликсом Эдмундовичем Дзержинским. Председатель ВСНХ, понятное дело, был категорическим противником планов, взятых с потолка. Требования технического и экономического обоснования плановых проектировок с учетом рыночных возможностей были для него само собой разумеющимися. Но точно так же само собой разумеющимся был для него взгляд на перспективный план, как на систему директивных показателей:
