Андрей Посняков - Вещий князь: Сын ярла. Первый поход. Из варяг в хазары. Черный престол (сборник)
Проснувшийся Авдей, не к добру поминая Бога и дьявола, пинками растолкал спящих:
– А ну, хватит дрыхнуть, псины! Подъем! Подъем, я сказал! Кто еще спит? Ах ты ж, тварь! На, получай! Вот тебе, вот!
Авдей принялся охаживать замешкавшегося парня дубинкой, с которой не расставался никогда, даже и спал с ней.
– Дальше пойдем болотами, – предупредил он во время завтрака. – Держитесь за мной, не виляйте, иначе утащат вас кикиморы в тину.
Кто-то из парней в страхе икнул, и Никифор неприязненно взглянул на него – уж лучше бы, право, перекрестился. Ну и братия! Хотя на первое время сойдут и эти. Выстроить обитель – много ль надо? Избушку-скит, да небольшую церковку, вот и все! Перезимовать – а там из этих-то кто уйдет, а кто и останется. Потом слух об обители пройдет, о смирении чернецов ее да благочестии – вот народ сюда и потянется. Никифор улыбнулся. Пожалуй, он зря тревожится.
Позавтракав оставшимся от вечера рябчиком и убрав деревянную посуду в заплечные мешки, путники зашагали вслед за проводником. Накрапывал дождик, небольшой, нудный, серенький, и ноги скользили по раскисшей тропе. Росшие по обеим сторонам ее осины роняли листья, между деревьями краснели папоротники.
– О, грибы! – Кто-то из парней кинулся было влево. Авдей тут же перетянул его дубинкой по спине:
– Куда прешь, тля? Сказано было – за мной. Тут везде болотины – провалишься, и не заметишь. – Он погрозил остальным кулаком и быстро ушел вперед. Показалось болото – зыбкое, вонючее, затянутое густым туманом. Под ногами захлюпала противная холодная жижа, заскрипели остатки старой гати. Где-то рядом жутко закричала выпь.
Один из парней в испуге шарахнулся в сторону. И сразу же провалился по пояс.
– Стоять! – крикнул Авдей. – Кто там поближе, киньте ему слегу.
– Уже кинули, осподине.
– А ты не стой, чадо! Ляг на брюхо да греби под себя тину, греби… Вот! Ну, вылезай, вылезай. Да хватайте ж его…
Парня вытащили. Тот хрипел, выпучив глазам, не верил, что вырвался из трясины.
– Ну, что встали? Пошли! – крикнул откуда-то из тумана Авдей.
Болото закончилось к полудню – сначала на пути стали все чаще попадаться деревья, невысокие, худенькие, а затем и побольше, покуда не превратились в целую рощу.
– Отдых, – выйдя на поляну, коротко бросил проводник.
Неподалеку, в овражке, журчал ручей. Никифор спустился к нему вместе со всеми и вздрогнул: ручей тек не сам по себе, а по берестяному желобу, падая небольшим водопадцем в выдолбленную из ствола толстого дерева колоду. Ни водосток, ни колода не производили впечатления запущенных или слишком древних. Но кто-то же сделал их? Значит, здесь, в этой глуши, жили люди? Впрочем, какая ж это глушь? По рассказам купцов, где-то на востоке, недалеко, есть город Чернигов, к северу, чуть подальше, Любеч. Не такое уж и заброшенное место, хотя, вот, посмотришь вокруг на эти болота, урочища, папоротники, так и подумаешь, что нет на земле-матушке ни Кенугарда-Киева, ни Ладоги-Альдегьюборга, ни каких иных городов. Даже моря – и того нет, не говоря уж об Ирландии.
Напившись, Никифор осмотрелся и заметил заросшую травой тропинку, уходящую на холм, в чащу. Трава была примята – видно, кто-то уже прошел туда, скорее всего проводник, его что-то не было видно – по своим обычным людским надобностям. Выждав немного – проводник так и не появился – Никифор пожал плечами и медленно поднялся по тропинке на холм. По пути никого не встретил, лишь на вершине холма увидел смотрящего вдаль Авдея. Тот что-то шептал, видно, прикидывал дальнейший путь. И шептал – Никифор не поверил своим ушам! – по-гречески. Затем повернулся, не замечая молодого монаха и, сотворив короткую молитву, яростно плюнул в сторону старого дуба, средь ветвей которого серебрилась деревянным окладом потемневшая от времени и дождей икона Матери Божьей.
– Богохульник! – не выдержал Никифор. Авдей бросился на него, повалил наземь, сдавив горло… Коричневая туника монаха с треском порвалась у горла, и серебряный крестик его выпростался на грудь.
Мельком взглянув на крестик, проводник вдруг замер, словно увидел змею. Смертельная хватка его ослабла. Правой рукою прижимая поверженного к земле, он осторожно взял крестик левой, пробормотал ошеломленно:
– Это же его клеймо… Работа ювелира Козьмы. Откуда у тебя этот крест?
– От отца, – спокойно ответил Никифор.
– Так твой отец – Константин Дре… – Авдей зажал себе рот рукою. – То-то я и смотрю – ты мне кого-то напоминаешь… – Он и не заметил, что продолжает говорить по-гречески.
– А ты, похоже, иконоборец. Вон как плевался в сторону Божьей Матери, – усмехнулся Никифор.
Авдей вздрогнул.
– Наверняка один из павликиан, спасшихся от гнева императрицы. Если так, ответь – почему ж ты тогда помогаешь мне основать монастырь? Ведь павликиане отрицают монашество.
– Монастырь?! – Проводник неожиданно расхохотался, надсадно и громко. – Монастырь? Да знаешь ли ты, что никакого монастыря не будет? И эти жалкие ублюдки, которых я веду, они вовсе не жаждут дать обет монашества, совсем наоборот, их привлекает только власть и богатство!
– Не говори так о людях, Авдей.
– О людях? Так ты, может, и прощелыгу Мефодия за человека держишь? Он лишь польстился на серебро и думал, мне ничего о том не известно… Чем ты прогневил князя, монах?
– О каком князе ты говоришь?
– О Дирмунде. Думаю, именно он и дал серебро Мефодию. Ты здесь совсем не нужен, и ни о какой обители речь не шла. Меня наняли лишь довести вас до нужного места… Вернее, их. – Авдей кивнул в сторону ручья. – Что же касается тебя, ты должен остаться здесь, привязанным к этому дубу… Нет, ты бы не умер. Вскоре бы тебя развязали… добрые люди… ничего общего не имеющие с христианами, но по первости рядящиеся в их одежды. Именно так велел поступить с тобой Мефодий.
– Я не верю тебе!
– Твое дело. – Проводник тяжело поднялся на ноги. – Я даже мог бы убить тебя, если б ты стал уж очень сопротивляться, об этом тоже говорил Мефодий…
– Нет, Авдей, вряд ли б ты смог так просто меня убить, – возразил Никифор, показывая торчащее из рукава острое лезвие кинжала.
– А ты не глуп, – одобрительно кивнул проводник. – И слишком опасен, хоть и монах.
– Что поделать, таков мир, – грустно ответил Никифор, отряхивая прилипшие к тунике иголки. – Что ты знаешь о моем отце?
– Его казнили по приказу императора Михаила. Казнили, как видного иконоборца. А ты, выходит, его предал.
– Как я мог предать, если я его совсем не помню?
Авдей покачал головой:
– Мой тебе совет – беги отсюда! И как можно скорей. Иди все время на восход солнца – и выйдешь к Чернигову. По болоту иди на большой серый камень, он виден в ясную погоду. В дождь и туман – жди.
– Благодарю тебя, Авдей, – кивнул Никифор. – Скажи, куда ты поведешь этих юношей?
– Туда, откуда придут и за тобой, если ты не уберешься отсюда.
– Но кто эти люди?
– Я мало знаю о них.
– Постой, Авдей… Привяжи меня к дубу!
– Что?
– Сделай так, как должен был поступить. Я дождусь их, а там – посмотрим.
– Ты безумен, монах!
– Я предал друзей, выходит, ради того, чтобы, ничего не узнав, позорно бежать отсюда, подобно собаке, поджавшей свой хвост? Ну, нет… Привязывай!
– Как знаешь.
Крепко привязав Никифора к дубу, Авдей направился прочь. У кустов обернулся:
– Прощай.
– Удачи! – улыбнулся Никифор.
Однодревка Хельги быстро продвигалась вперед, рассекая речные волны загнутым кверху носом с изображением солнца. Хоть ветра почти не было и вымокший от дождя парус лежал на дне, гребцы – нанятые на киевской пристани молодые сильные парни – трудились, как проклятые. Гребли азартно, в охотку, так, что временами небольшая ладья, казалось, выпрыгивала из воды. Вылетев из-за излучины, они даже не сразу заметили далеко впереди темные силуэты судов – это был караван Харинтия Гуся.
– Я ж говорил, они совсем рядом, – обернулся сидящий на носу Снорри. – Эй, сбавьте-ка ход, ребята!
Хельги-ярл знал уже от Снорри с Ирландцем, недавно вернувшихся из разведки, что корабли Харинтия снаряжены весьма странно.
– Понимаешь, ярл, – задумчиво рассуждал Ирландец, – там нет ничего такого, ради чего можно было бы отправляться в столь дальнее плавание себе не в разорение. Нет, я заметил несколько тюков тканей – на что диким древлянам дорогие ткани? – но тюков немного, так, словно бы взяли их просто на всякий случай. Продадут, так продадут, а нет… Очень странно для такого ушлого торговца, как Харинтий Гусь. Он точно плывет к древлянам себе в убыток! Ведь торговлишки-то там нет. Ну, кто же из них будет обменивать на ткани и дорогое оружие мед или звериные шкуры, когда и то, и другое можно свезти по реке в тот же Киев и продать в несколько раз дороже? Хотя, конечно, может, кто и согласится. Тем не менее, выгода все равно невелика, даже если она и будет. Может, кто-то бы и согласился на такую, да только не Харинтий Гусь.
