Андрей Гончаров - Бунтарь ее величества
Предаваясь таким невеселым раздумьям, Петр Иванович доехал до Зимнего. Под конец он совсем убедил себя, что поездка его – не к добру. «Скорее всего, сама Екатерина меня и не примет, – размышлял он. – Она ведь летом не любит в столицу приезжать, все на природе находится, в Царском Селе. Так что будет там кто-то из ее клевретов, который сообщит монаршью волю».
Однако в вестибюле его встретил флигель-адъютант императрицы, красавец Иван Корсаков. Почтительно поклонившись, он пригласил генерал-аншефа в тронный зал. Это внушало надежду – никакой фаворит никогда не мог принимать кого-либо в тронном зале, эту привилегию Екатерина всегда оставляла за собой.
И действительно, когда Панин вошел в зал, то увидел на троне саму императрицу. Екатерине шел сорок шестой год. За последние годы она мало следила за собой и заметно обрюзгла, однако глаза смотрели по-прежнему живо и проницательно.
– Здравствуй, здравствуй, граф, – сказала она, когда Панин, приветствуя государыню, склонился в поклоне. – Да не стой там, иди ближе. Скажи, как твое здоровье? Как жена твоя?
– Благодарю, государыня, и я сам, и жена, и дети мои здоровы, – ответил Панин.
– И очень хорошо. Я вот зачем тебя призвала. Ты, верно, знаешь, что я была на тебя сердита за язык твой. Больно дерзкие слова ты себе позволял, граф.
«Вот оно! – мелькнуло в голове генерал-аншефа. – Сейчас она скажет, что ее терпение не бесконечно и что она назначает мне наказание…»
– Однако я терпелива, – продолжала Екатерина. – И моя снисходительность была вознаграждена: мне доложили, что в последнее время ты дерзить перестал. И правильно! Потому что я решила дать тебе важное поручение.
– Какое же, ваше величество? – спросил Панин. – Любой ваш приказ я исполню со всем тщанием.
– Знаю, знаю. В сражениях с турками ты показал себя весьма достойно, и я решила доверить тебе новое важное дело. Приказываю тебе немедля выехать на Волгу, дабы учредить надзор над положением дел в губерниях Казанской, Оренбургской и Нижегородской. Места сии весьма пострадали во время бунта. Многие имения разорены, население бежало. Ты получишь власть над всеми местными начальниками, включая и губернаторов. Резиденцией твоей я назначаю Симбирск, там пребывать будешь. Тебе надлежит сделать многое. Прекратить попытки бунта, если такие еще возникнут. Остановить лихоимство чиновников – а мне докладывают, что поборы весьма велики. И, наконец, учредить следствие над пойманным злодеем Пугачевым, допросить его и со всем тщанием доставить в Москву для суда. Задачи я тебе ставлю большие, но и власть даю соразмерную. Скажи, справишься?
– Да, ваше величество, не сомневайтесь, я не подведу, – ответил Панин.
Видя, что Екатерина больше ничего сказать не собирается, он начал уже потихоньку пятиться к двери, но тут вдруг она что-то вспомнила:
– Погоди-ка, совсем забыла тебе сказать. Когда отправишься в Симбирск, возьми с собой рисовальщика французского, Жана Полье. Он мне портрет бунтовщика Пугачева зарисует. Хочу потом поглядеть, как сей злодей выглядит. Не забудешь?
– Как я могу забыть ваше слово, государыня? – склонил голову Панин и, наконец, вышел, совершенно потрясенный.
Приготовления к отъезду заняли несколько дней. Надо было собрать людей, с которыми он мог бы сотрудничать в новом деле, изучить донесения из районов, охваченных восстанием. Будучи человеком ответственным, Петр Иванович не мог сделать какое-либо порученное ему дело плохо. А поручений подобного масштаба – управлять целым краем, да еще краем, разоренным войной, – он еще не выполнял. Да и жене его, Марии Родионовне, надо собраться в дорогу – на новом месте ему, начальнику сразу трех губерний, без жены было бы трудно.
Наконец в конце сентября экспедиция императорского наместника покинула столицу. В одном из возков ехал француз-живописец, приставленный к Панину самой императрицей. И, как выяснилось, ехал не один – с ним был еще один француз, некий де Ружен, и при них слуга, из казаков. Во время отъезда Панин французов не видел – не до того было. Да и невелика птица – французский рисовальщик, да с ним дворянчик, чтобы русский государственный человек спешил с ними знакомство свести. Но совсем проигнорировать «чужеземный довесок» своей команды было бы неучтиво, и при первом же ночлеге в Торжке Панин решил взглянуть, что там за французы такие.
Зайдя в избу, в которой расположились гости, генерал-аншеф увидел молодого человека, сидевшего на лавке и читавшего книгу. Он был так поглощен чтением, что не сразу обратил внимание на вошедшего. Затем поднял глаза от страницы, улыбнулся, тотчас же встал и учтиво приветствовал Панина – разумеется, по-французски. Генерал-аншеф поздоровался, спросил, как французы устроились, не испытывает ли месье Полье в чем нужды… Он говорил, а сам не мог отделаться от мучительного чувства, что он где-то этого самого Полье видел. Причем совсем недавно и при каких-то неприятных, странных обстоятельствах.
Живописец начал отвечать, и тут дверь открылась и в избу вошел второй француз, де Ружен. Как и товарищ, он приветствовал наместника и заверил его, что устроились они оба хорошо и нужды ни в чем не терпят. В разговоре с де Руженом странное ощущение, которое сами французы называют «дежавю», у генерал-аншефа усилилось чрезвычайно. Где-то он видел эти черные внимательные глаза! И не на приеме у государыни, не на балу…
Так ничего и не придумав, Панин вернулся в избу, где ночевал. А ночью проснулся, словно от толчка. Он вспомнил! Вспомнил человека в черном и двух его спутников, заставивших его отказаться от плана возвести на престол цесаревича Павла. Они это были, они! Один – де Ружен, другой – Полье, а третий – их кучер.
Теперь, когда он все вспомнил, возник другой вопрос: что делать? Призвать всю троицу к себе и потребовать ответа, кто они такие? Или немедля, без всякого разговора, отослать обратно в Петербург? Но… Странные французы (да и французы ли?) слышали так много… Что мешает им явиться к государыне и донести на самого Панина, а заодно на его брата, на статс-секретаря Безбородко и на цесаревича? А может, призвать верного офицера, отозвать супостатов в уединенное место, да и изрубить их там в капусту? Но что-то говорило генерал-аншефу, что изрубить странную троицу не получится, и еще неизвестно, на чьей стороне будет перевес.
Так ничего и не решив, Панин отложил окончательный ответ до Симбирска. А в волжском городе сразу после приезда его охватило такое множество дел, связанных с восстановлением края, разбором совершенных бунтовщиками преступлений, что стало не до странных французов.
2 октября Суворов привез в Симбирск Пугачева. В то же самое время из Москвы прибыл и назначенный императрицей следователь, которому предстояло провести первые допросы самозванца. Это был начальник секретных комиссий генерал-майор Павел Потемкин – человек жестокий, властный, привыкший во всем действовать круто, в лоб. Раньше Панину не доводилось близко сходиться с Потемкиным, но он слышал отзывы об этом человеке – весьма неблагоприятные. Сам Петр Панин был человеком гуманным. Так, он не признавал пытку как метод допроса, и у него в войсках, когда нужно было получить сведения от пленных турок, пытка никогда не применялась. Он, еще когда ехал в Симбирск, решил, что и при допросах бунтовщиков не будет применять ни дыбу, ни каленое железо. «Смысла в том никакого нет, – рассуждал генерал-аншеф. – Что мятежники под пыткой скажут, в том правды мало будет. Оговорить невинного могут, это точно, но зачем государыне те оговоры?»
Помимо эти общих рассуждений был у Петра Панина и личный интерес в том, чтобы не слишком давить на арестованных, особенно на самого Пугачева. «Что, если человек, посланный Матвеем, открыл самозванцу многое? – размышлял наместник. – Может, он назвал себя? Или Матвея? Или меня? И под пыткой Пугачев все те сведения выдаст? Что тогда?» Поэтому он твердо решил, что все допросы «императора Петра Федоровича» будут проходить только в его присутствии.
Однако вышло иначе. Накануне того дня, когда Пугачева доставили в Симбирск, из-под Самары пришло известие о появлении вблизи города шайки мятежников – она вышла из лесов, где до той поры скрывалась. Самарский воевода в панике просил помощи. Панин бросил все и во главе батальона поспешил на выручку самарцам. Хватило одного дружного натиска войск, чтобы полностью разгромить бунтовщиков и схватить зачинщиков возмущения. Уже 4 октября Панин вернулся в Симбирск. И первый, кого он увидел, подъехав к дому, где поместился он сам со своим штабом, был… французский шевалье де Ружен. Завидя наместника, выходившего из брички, француз быстро подошел к нему и произнес:
– Ваше превосходительство, беда! Потемкин второй день пытает Пугачева. Я пробовал остановить, но он меня не слушает. Только вы можете помочь!
