Андрей Гончаров - Бунтарь ее величества
– Первое, о чем надобно объявить моим возлюбленным подданным, – я прекращаю раздачу государевых земель и богатств хищникам и бездельникам, что ныне толпятся у трона. А земли, отданные ранее, желаю вернуть! Далее, я сообщу, что строго накажу казнокрадов и мздоимцев, коих развелось ныне видимо-невидимо. На каторгу их, на эшафот, под кнут! Да, и вот о кнуте. Мать моя в своей «Жалованной грамоте» освободила дворян от телесных наказаний. В той мере я вижу умаление моих прав самодержца и поощрение бунтарских настроений. Это она небось у своих французских корреспондентов набралась, у Дидро с Вольтером. Этак скоро они и о парламенте заговорят! Не бывать сему! Все подданные должны быть равны перед государем. Ну, и об укреплении армии надо сказать, а еще об ослаблении чужеземного влияния. Известно же, что моя мать немало денег от английских послов получила. Послы менялись, а выплаты так и производились. И за те выплаты британцы имели и имеют полное подчинение им русской политики. С этим будет покончено! Вот главное, о чем надо сказать, остальное потом, в ходе царствования приложится.
– Так, значит, ваше высочество решились? – с надеждой в голосе спросил Никита Панин. – Вы подпишете манифест? Можно назначать дату выступления?
– Да, я решился! – заявил Павел, глаза его сверкнули. – Как говорят в народе, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Назначайте дату!
– Тогда назначим выступление на послезавтра, 20 июля, – сказал Петр Панин. – Поздравляю вас, господа! Се есть решительный миг, который многое изменит в судьбе нашего Отечества. Сейчас расходимся, чтобы немедля приступить к делу.
– Нет, постойте! – неожиданно раздался в кабинете чей-то голос.
Заговорщики огляделись – кроме них, в комнате никого не было. Не послышалось ли им это требование? Но тут снова прозвучал тот же властный голос:
– Отмените свое решение! Оно пагубно для России!
И вслед за этим от книжного шкафа отделилась черная фигура – черная совершенно, словно сгусток тьмы. Она приблизилась и встала в нескольких шагах от заговорщиков. Все трое гостей цесаревича были людьми бывалыми, участвовали в сражениях, но даже у них волосы на головах зашевелились при виде этого, как им казалось, исчадия ада. А уж цесаревич, будучи человеком еще молодым и к тому же впечатлительным, смертельно побледнел и готов был упасть без чувств.
Генерал-аншеф Петр Панин более других сохранил в себе мужества. Он твердо глянул в прорези маски, сквозь которые на него глядели глаза пришельца, и произнес:
– Кто ты есть: дух тьмы или человек? Назовись! Но знай, что даже есть ты исчадие адское, мы тебя не боимся!
– Боитесь, да еще как боитесь! – ответил пришелец. – Я же вижу. Отвечу так: я – человек. И я – русский. Потому требую, чтобы отменили свое решение о мятеже.
– Почему же мы должны его отменить? – спросил Никита Панин.
– Потому что ничего, кроме вреда, оно стране не принесет, – объяснил ночной гость. – Крови прольете немало, смуту затеять сможете – а более ничего. Нет у вас сил, чтобы сделать Павла императором. Армия вас не поддержит. Для России ваш замысел вреден, а потому оставьте его.
– Ну нет! – вскричал Петр Панин, вскочив с кресла и вынимая шпагу. – Мы не отступим от своего намерения – слишком оно нам дорого. Сколько сил потрачено! А с тобой мы разделаемся. Раз ты человек, значит, с тобой можно сражаться. Сражайся, если можешь! – И он шагнул вперед, нацелив шпагу в грудь ночного гостя.
Но тут от окна раздался новый голос, более низкий:
– Убери, граф, шпажонку, а то хуже будет!
Все обернулись к окну. Оказалось, что оно открыто настежь, а в кабинете присутствуют еще два незваных гостя. Один был невысокого роста, одет в кучерскую ливрею, а в руках, как и подобает кучеру, держал длинный кнут, которым угрожающе помахивал. Его спутник – белокурый юноша – был вооружен гораздо лучше и имел в руках два пистолета.
– Плохого, господа заговорщики, мы против вас не умышляем, – произнес «кучер». – Но и своевольничать не дадим. Если вы ваших замыслов не оставите, мы сей же час дадим о том знать известному вам Степану Шешковскому, а также его сиятельству князю Потемкину. И ваше выступление закончится, еще не начавшись. Тогда не Екатерине Алексеевне придется ехать в Коломну либо Ярославль, а вам самим. Но скорее придется вам отправиться еще дальше, в края сибирские…
– Кто вы такие? – воскликнул Никита Панин. – Вы не похожи на агентов Тайной экспедиции и на людей английского посла тоже. Кто вы и почему мешаете нам осуществить свой замысел?
– Кто мы? – переспросил первый гость, человек в черном. – Считайте нас патриотами России, которые хотят исправить исторический перекос.
– Этот перекос задумали сделать вы, – пояснил юноша с пистолетами. – Мы вначале хотели только за вами понаблюдать. Но когда поняли, что вы настроены поднять мятеж, решили, что пора вмешаться. Через нас действует сама История.
– Как это – «действует История»? – удивился Безбородко. – Не понимаю…
– Вряд ли мы сможем вам это объяснить, – ответил ему «кучер». – Вы уж нам так поверьте, на слово. Ну так что, договорились? Вижу, что договорились. Тогда мы, пожалуй, пойдем.
Ночные гости подошли к окну, один за другим перелезли через подоконник и исчезли. Когда Петр Панин, первым преодолевший оцепенение, подошел к окну и выглянул вниз, он не увидел там никого. Только деревья в парке шумели.
Глава 15
Лето закончилось спокойно. Никаких возмущений в столице или вблизи ее не наблюдалось. Прекратились и слухи о болезни императрицы – словно иссяк источник, питавший эти домыслы. Тогда же в местечке Кючюк-Кайнарджи был подписан мирный договор с Османской империей. Турки уступили России все северное побережье Черного моря и Крым – в придачу.
А тут и окончательная победа над мятежниками подоспела. В конце августа Михельсон и Суворов окончательно разбили войско Пугачева у Черного Яра. Самозванец бежал за Ахтубу, пытаясь пробраться на реку Узень и там затаиться. Однако собственные соратники решили выдать его правительству и таким путем купить себе прощение и жизнь. Они связали Пугачева и выдали его войскам возле Яицкого городка. Уже 17 сентября прибывший на Яик Суворов лично допросил самозванца и повез его в Симбирск.
Надо было определить, кто будет допрашивать главаря мятежников, кто возглавит следствие. В середине сентября граф Петр Панин неожиданно получил повеление императрицы немедленно прибыть к ней в Зимний дворец. Сие известие привело генерал-аншефа Петра Ивановича в смущение. Облачившись в парадный мундир, он зачем-то счел нужным пройти на половину жены. Мария Родионовна, 28-летняя супруга Петра Ивановича (она была значительно моложе своего мужа, которому в то время исполнилось 53 года), занималась с детьми. Петр Иванович нежно обнял всех троих детей – старшую Катю, которой недавно исполнилось шесть лет, маленьких Никиту и Соню, а затем, с еще большей нежностью, обнял жену.
– Да ты, Петр Иванович, никак на войну едешь? – спросила Маша, заметив, что муж чем-то сильно встревожен.
– Нет, с чего ты взяла?
– Прощаешься с нами, словно в битву собрался.
– А, вот ты о чем! – усмехнулся Панин. – Нет, я не на войну. Хотя, впрочем, не знаю. Государыня меня к себе зовет. Может, и такой приказ отдаст, чтобы на турок снова направиться.
– Так с турками вроде мир вышел? – удивилась супруга.
– Ну, вроде так… Но в Крыму неспокойно, так что могут меня туда направить. А могут… В общем, не знаю.
– Если тебя в Крым направят, возьми меня с собой, – попросила Мария Родионовна. – Говорят, там есть места чудные, не уступающие италийским. А ты в прошлые походы меня с собой брал.
– Да, в прошлые брал, – согласился Панин. – А в этот… В общем, не знаю. Если что – не держи на меня обиду и не поминай лихом.
– Да ты что, Петр Иваныч, и правда, как в бой собираешься! – Супруга встревожилась еще сильнее: – Или на смерть идешь. Ты зачем прощаешься?
– Так… На всякий случай, – ответил Панин и, не желая продолжать разговор, вышел из комнаты.
Во дворец он прибыл с тяжелым чувством, готовый ко всему. Из головы графа все не выходила сцена, случившаяся две недели назад в Летнем дворце, и трое неизвестных, непонятно как проникших во дворец и чудесным образом его покинувших. «То, несомненно, были чьи-то лазутчики, – размышлял Панин. – Вот только чьи? Ни у Шешковского, ни у Потемкина таких искусников нет. Кто же тогда? Поляки? Турки? Или, может, англичане? Они всяким наукам обучены, в том числе и шпионской. Но нет, на британцев те ночные гости не были похожи. Один был явный казак – какие же тут англичане? Но чьи бы они ни были, они могли доложить о наших планах Потемкину, а всесильный фаворит уже донес императрице. И тогда… тогда следует ждать лишения всех чинов и званий, суда и затем ссылки куда-нибудь в Сибирь. Ах, Маша, Маша, что с ней будет? И с детьми?»
