Андрей Гончаров - Бунтарь ее величества
Обзор книги Андрей Гончаров - Бунтарь ее величества
Андрей Гончаров
Бунтарь ее величества
© Гончаров А., 2016
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
Часть первая
Мятеж
Глава 1
Каждый из русских государей имел своего доверенного палача. Это зависело не от характера властителя – жесток он был и зол или, напротив, добродушен и мягок, – а диктовалось государственной необходимостью. Где власть – там принуждение, а также средства немалые. А где средства и дисциплина – там всегда есть людишки, склонные богатства присвоить, а из подчинения выйти. Следовательно, нужен тот, кто таких воров будет искать и наказывать. И, что интересно, характер главного царского палача всегда был сильно похож на характер самого властителя. У царя Ивана Васильевича, прозванного Грозным, дознанием ведал Малюта Скуратов – палач, можно сказать, по призванию. У первого русского императора Петра Алексеевича тайными делами ведал князь Федор Юрьевич Ромодановский. Великий преобразователь земли русской Петр Алексеевич отличался умом, широтой взглядов и крутым нравом – и таков же был и князь-кесарь Федор Юрьевич, творивший сыск сурово, но без лишней жестокости.
У славной государыни, императрицы Екатерины Алексеевны, известной своими просвещенными взглядами и умом, но имевшей при этом некоторые, как бы это деликатней сказать, особенности, был свой главный дознаватель – Степан Иванович Шешковский, сын простого канцеляриста, мелкого дворянина, служившего в Сенате. Сложение Степа Шешковский имел неказистое, внешность незнатную (в его лице было нечто бабье), умом особым не отличался и, однако же, сделал при великой императрице замечательную карьеру, став главой Тайной экспедиции (сие учреждение пришло на смену Тайной канцелярии, упраздненной Петром III).
Императрица поручала Степану Шешковскому самые сложные дела, требовавшие сугубой секретности. Он допрашивал весьма знатных особ, которые попадали от него в полную зависимость. Так, он вел допросы известного заговорщика Василия Мировича, графини Екатерины Бутурлиной, генерал-майорши Кожиной, иркутского наместника Ивана Якоби, бунтовщиков Новикова и Радищева. Во время допросов охотно пускал в дело кнут и другие орудия пыток. При встречах с ним светлейший князь Григорий Потемкин-Таврический, презиравший Шешковского, обычно спрашивал его: «Ну, как кнутобойничаешь, Степан Иванович?», на что глава Тайной канцелярии с подобострастием отвечал: «Помаленечку, ваше сиятельство!» И склонялся в поклоне. А уж что думал, глядя в спину удалявшемуся фавориту, – про то только ему одному и ведомо.
Наибольшую милость императрицы Екатерины Степан Шешковский заслужил, допрашивая злого бунтовщика Емельяна Пугачева. Ох и нелегкая то была работа! С самого дня 4 ноября 1774 года, когда злодей был доставлен в Москву и помещен в подвале здания Монетного двора, что у Воскресенских ворот, Степан Иванович неустанно, днем и ночью, вел его допросы. Вызнать предстояло многое – не только про бунт, про казни дворян и купцов, но и всю жизнь самозванца от самого его рождения, про то, как возник у него злодейский умысел и кто ему в том помогал. Императрица требовала, чтобы «досконально узнаны были все его плутни, от кого родились и кем вымышлены были». Дело осложнялось еще и тем, что великая государыня при этом непременно хотела, чтобы Пугачев дожил до суда и чтобы во время допросов его не уморили. Так что пытку особенно сильную применять было нельзя. А злодей упирался, давал показания неохотно.
Но Степан Иванович потому и заслужил милость царскую, потому и возглавлял Тайную экспедицию, что из любого положения умел найти выход. Если нельзя было поместить бунтовщика на дыбу или рвать его каленым железом, то можно было применить другие методы. Например, старые раны. В Симбирске, где были проведены первые допросы схваченного бунтовщика, допрашивающие – граф Панин и начальник секретных комиссий генерал-майор Потемкин – еще не имели от государыни повеления беречь подсудимого и пытки применяли. Те пытки ничего особо ценного не дали: хотя злодей тогда многих и оговорил, позже от тех своих слов отказался. Зато пытки оставили на теле бунтовщика раны. И можно было, не нанося новых видимых увечий, использовать старые. Что коллежский советник Шешковский и делал, и допросы стали успешно продвигаться.
Спустя месяц после начала следствия, в начале декабря, все основные сведения были следствием получены. Бунтовщик признался, когда и где возник у него замысел назвать себя именем покойного императора Петра III, кому он первому открыл свое новое имя, кто и когда поддержал бунт. Не называл он одного, причем упорно, – тех знатных особ, которые подсказали ему такой дерзкий замысел. Славная императрица Екатерина Алексеевна была убеждена, что без знатных заговорщиков тут не обошлось, и требовала от Шешковского, чтобы тот вызнал их имена. А злодей не говорил. Отказывался он также признать, что получал помощь от каких-либо иностранных держав. Так что в последние дни, перед тем как предать злодея в руки судей, Степан Иванович был занят в основном выяснением этих двух вопросов.
Вот и в этот день, 17 декабря, Шешковский снова бился, стараясь выполнить волю государыни. Хотя какой там день! День давно закончился, ночь наступила, а глава Тайной экспедиции все не отступался от узника.
– Говори же, злодей, кто из знатных особ к тебе на Яик приезжал и тот воровской план тебе подсказал? – настаивал Степан Иванович. – Кто научил тебя назваться императором Петром III?
– Не было того, ваше благородие, – отвечал Пугачев. – Никто мне тот замысел не подсказывал, да и нужды в подсказке не было. Я тебе уже сказывал, что от природы наделен бойким характером, который мне не дозволяет на одном месте оставаться и одну лямку тянуть, хоть бы и была та лямка нетрудна. Все мне перемен хочется, вольной жизни. Ведь я после первой опалы, когда зятю своему со службы бежать пособил, смог снова паспорт получить и к законной жизни вернуться. Жил бы себе и жил в Оренбургском краю…
– А что ж не жил? – спросил следователь. – Небось кто-то тебя соблазнил, план тот представил?
– Да нет, никто меня не сманивал. Это судьба моя за язык меня потянула, ну, я и сбреши казакам, с кем выпивал, что я-де государь Петр Федорович, чудом спасшийся от убийства. Так и пошло.
– Но о чем ты думал, когда назвался царем? – настаивал Шешковский. – Какие планы строил?
– Нет, не понимаешь ты меня, ваше благородие! – покачал головой Пугачев. – Никаких планов я не строил. Я же говорю, скучно мне жить, как все люди, воля меня манит. Да вот хочешь, я тебе сказочку одну расскажу, калмыцкую, мне ее одна старая калмычка сказывала, в этой сказочке все про себя и объясню. Только прежде дай мне воды испить, а то утомился я говорить, и пить хочется, мочи нет.
– Ладно, давай, сказывай свою сказочку, – ответил следователь. – Государыня прочтет, ей, может, интересно будет.
– А что, матушка-императрица все то читает, что ты за мной записываешь?
– Да, государыня интересуется. Ну, давай, говори.
– Нет, ты сперва дай воды испить.
– Я тебе дам воды, разбойник! – воскликнул Шешковский. – А вот этого не хочешь?
И он, подскочив к закованному в кандалы арестанту, с силой ударил его сухоньким кулачком в правое плечо. Метил Степан Иванович точно – там, на плече, после допросов в симбирском застенке у Пугачева осталась рваная рана, которая никак не заживала. Потому, хотя бил Шешковский не сильно, арестант от удара взвыл.
– Вот тебе вода, собака! – повторил глава Тайной экспедиции. – А будешь упорствовать, еще получишь. Давай, говори, что обещал.
– Ладно, ваше благородие, слушай. Сказка такова. Встретились раз орел с вороном. И орел спрашивает: «Скажи, ворон-птица, отчего ты триста лет живешь, а я лишь тридцать три года?» Ворон ему в ответ…
– Погоди, не спеши так, – остановил рассказчика Шешковский. – Тебе легко языком болтать, а мне писать надо. Вот, записал, давай дальше.
– Ворон, значит, ему отвечает: «Потому что я питаюсь мертвечиной, а ты кровь живую пьешь». «Ну, – говорит орел, – тогда я тоже, как ты, попробую». Вот полетели они в поле, видят – лошадь павшая лежит. Ворон сел на нее, давай клевать, клюет – и нахваливает. А орел клюнул раз, другой и говорит: «Нет, не могу я падалью кормиться. Лучше всего тридцать лет пожить, да попить свежей крови вволю, чем триста лет питаться мертвечиной!»
– Что, все? – спросил следователь, видя, что арестант замолчал.
– А ты больше, что ли, хочешь? – удивился Пугачев. – Эта сказка кончилась. А если ты из нее ничего про меня не понял, могу другую рассказать – про волка и волкодава. Но эту уж точно скажу, если только воды дашь испить.
– Ты не на базаре, мошенник! – вскричал Шешковский, рассерженный дерзостью крестьянского «императора». – И хватит с меня твоих сказок! Не желаю слушать ни про волков, ни про лис, ни про каких еще бестий. Сказывай сейчас, кто из знатных особ к тебе на Яик приезжал или в ином месте с тобой, вором, встречался!
