Андрей Посняков - Вещий князь: Сын ярла. Первый поход. Из варяг в хазары. Черный престол (сборник)
Неизвестно почему, но после загадочного исчезновения Ярила Зевоты Хельги-ярл не чувствовал себя спокойно, хотя, казалось бы, что ему за дело до пропавшего прощелыги? Если б Хельги был обычным викингом, то, оно конечно, так бы и было – ну, пропал и пропал парень, и пес с ним. Жалко, что ли? Однако давно уже осознавший свою необычность молодой ярл считал себя в ответе за всех, с кем делил кров и пищу, кто хоть немного доверял ему, или, вот как Ярил, всего лишь верно служил. Да и верно ли? Вот уже больше трех дней Зевота не оставлял тайных знаков, не шлялся по рынку, даже в корчме Мечислава-людина на Щековице не появлялся. Хельги даже подумывал, не заявиться ли в корчму самолично, иль послать кого из друзей – расспросить, да вот только уж слишком они все были приметны и хорошо известны Мечиславу и его людям.
Кроме всего этого, ярлу не давала покоя странная миссия известного работорговца Харинтия Гуся. Если верить словам пропавшего Зевоты, именно его невольничий караван должен был на днях отправиться в земли радимичей. Отправиться, неизвестно зачем. Снорри ничтоже сумняшеся даже предложил выследить и ограбить караван, на что Хельги-ярл отвечал уклончиво – дескать, подождать да посмотреть надо.
– Да чего на него смотреть-то? – Снорри с возмущением хлопнул себя ладонями по коленям. – Что мы, работорговцев не видали? Птички жирные, пощипать стоит.
– Он прав, – поддержал его Ирландец. – Серебро для нас лишним не будет. Только для начала хорошо бы вызнать об этом караване все, что возможно. Может, и нет у Харинтия этого никакого серебра – одни невольники. И что мы с ними будем делать? В Миклагард продавать повезем? Ведь здесь не удастся.
Вздохнув, Хельги согласился с обоими. Тайна каравана требовала разгадки, ведь Харинтий Гусь был тесно связан с Ильманом Карасем, а через него – и с друидом, от которого можно было в любой момент ожидать любой подлости. Интересно, знает ли тот, где именно остановились ярл и его люди?
– Конечно, знает, – грустно усмехнулся Ирландец. – Иначе как бы он послал мне записку? И, полагаю, следит за каждым нашим шагом, через слуг, через купцов, да через кого угодно! Ведь и ты, ярл, на его месте поступил бы точно так же.
Хельги молча кивнул, терпеливо ожидая, когда Конхобар перейдет к конструктивным предложениям, а таковые у него наверняка имелись – голова у бывшего жреца варила, как, пожалуй, ни у кого больше в компании бильрестского ярла. Хельги хорошо знал об этом и специально вызвал Ирландца на разговор. И не ошибся.
– Думаю, нам следует вычислить соглядатаев, – закончив с обсуждением предполагаемых козней друида наконец предложил Ирландец. – Сделать что-нибудь этакое и посмотреть, как, кто и чем на это ответит. Ну, не мне тебя учить ярл. Это – во-первых. Во-вторых, срочно заняться поисками пропавшего Зевоты, уж больно не вовремя для нас он исчез. Погиб в случайной драке? Может быть. Но вряд ли. Во всяком случае, это нужно выяснить. Ну и, наконец – конечно, Харинтий Гусь с его караваном. Что мы вообще о нем знаем, об этом Гусе? Похоже, ничего.
– Пара укромных мест его все-таки нам известна, – улыбнулся ярл. – Помните, там, на берегу реки?
– Интересно вас слушать, – скептически ухмыльнулся Снорри. – Только как мы это все проделаем? Не разорваться же!
– А почему бы и нет? – Ирландец бросил на него быстрый взгляд. – Разделимся. Кто-то отправится в корчму Мечислава, выяснить о Зевоте, кто-то – пойдет шататься по Торгу и пристани, собирая все сплетни о Харинтие Гусе, ну а кто-то, думаю – ты, ярл – останется в корчме за главного. Ну, заодно и для того, чтобы обнаружить тайного соглядатая. Или даже – не одного.
Выслушав Ирландца, Хельги-ярл довольно кивнул:
– Не хмурься, Снорри! Конхобар дело говорит. Думаю, тебе стоит пройтись по рынку, корчма Мечислава – уж слишком тонкая работа!
– Думаешь, я не справлюсь ярл?!
– Конечно, справишься. Но наш друг Ирландец это сделает быстрее, ведь для общения с Мечиславом требуется недюжинные коварство и хитрость. А ты, Снорри – добрый честный вояка!
– Ну да. – Снорри совсем по-мальчишески порозовел от похвалы, соглашаясь с тем, что, конечно, уступает бывшему жрецу в коварстве и хитрости.
– Ну, вот и славненько, – подвел итоги ярл. – Тогда – быстренько разошлись по своим местам, нечего мешкать!
– Да, но…
– Ты что-то хотел сказать, Снорри?
– Мы забыли о Никифоре, ярл.
– Что? О, боги! И правда… А кстати, где он?
– Похоже, как всегда, со своими единоверцами – поклонниками распятого бога, – сказал Ирландец. – Я собрался было проверить их всех, да не хотел обижать Никифора недоверием. Да и лишняя работа, придет – сам расскажет.
– И то правда, – согласился ярл. – Ну да сопутствует вам удача!
Накинув, несмотря на жару, плащи – для статуса – Снорри с Ирландцем взяли в конюшне Зверина по лошади и выехали со двора.
Проводив их глазами, Хельги надел тунику понезаметнее – темненькую, затасканную, выкрашенную дубовой корой в теплый коричневатый цвет – и вышел в гостевую залу, полупустую ввиду раннего времени.
В Киеве еще не было постоянного христианского храма. Верующие – поклонники распятого бога, как их называли варяги – собирались раз в неделю в просторном доме церковного старосты Мефодия. Молились на недавно привезенную из Константинополя икону Пресвятой Богородицы, жгли свечи, общались. По вечерам читали по-гречески жития святых столпников да вели неспешные беседы о подвигах во имя веры.
Встретив здесь, в Киеве, наконец, своих единоверцев, Никифор воспрянул душою. Не раз и не два за день заглядывал к Мефодию, прикладывался к иконе, молился вместе со всеми, по воскресеньям с благоговением внимал службе. Проповеди церковного старосты оказывали на него большое влияние. Внимая описаниям подвигов Варлаама-пустнынника или столпника Варвария, Никифор представлял себя на их месте. Постепенно, под влиянием Мефодия, в душе его возникло и окрепло желание служить Господу не в известной всем ирландской обители, а среди полудиких лесных племен, погрязших во мраке язычества, еще не озаренных светом истинной веры. Что может быть угоднее Богу, чем основать обитель в дальнем урочище, привечать страждущих и неутомимо нести слово Божие идолопоклонникам-дикарям? Вот это и есть самый настоящий подвиг, подвиг ради славы Иисуса Христа, несомненно, достойный деяний первых апостолов.
Никифор слушал сладкие речи Мефодия, не замечая ни хитрого блеска его маленьких коричневатых глазок, ни бросающегося в глаза богатства, ни жадности, нет-нет да и проявлявшейся в отношениях церковного старосты к братии. Ничего этого не замечал Никифор и, отнюдь не потому, что был невнимателен или глуп, нет, просто – не хотел замечать, гнал из головы все сомнения, уж больно привлекательную идею предложил ему Мефодий. А тот давно уже понял, какое яростное пламя бушует в душе молодого послушника, и подпитывал его разговорами, разжигал ежедневными молитвами, укреплял таинственными намеками.
– Скоро уже, Никифор, – мягко говорил он, поглаживая тонкую руку послушника. – Скоро. – И тут же быстро поднимал глаза: – Сможешь ли ты отправиться в дальнюю даль, где несть ничего человеческого и Божия, где живут одни язычники, где нет храма, чтобы помолиться, нет икон – преклонить колени, нет ничего, одни дикие звери да непроходимая чаща?
– Смогу! – падая на колени, горячо шептал Никифор. – Я готов, отче.
– Жди, сын мой. И помни – никому ни слова. Местные языческие князья спят и видят, как бы извести светлую Христову веру.
Никифор кивал, и мечтательная улыбка озаряла его осунувшееся лицо. Вот он, ответ Черному друиду, о котором говорили друзья – Хельги, Снорри, Ирландец. Но имеет ли он право ничего не говорить им, исчезнуть внезапно, бросив в трудное время? Наверное, имеет, ведь толку от него не так и много, скорее больше вреда – ведь это по его вине исчезла неизвестно куда красавица Ладислава, и не способен он на интриги, соглядатайство, участие в кровавых стычках – на все то, что так нужно было друзьям в последнее время. Никифор чувствовал это – они постепенно перестали давать ему ответственные поручения, все меньше посвящали в свои дела, а в последние дни – вообще как бы забыли о нем. Значит, не так он им и нужен. Гораздо больше – нужен Господу! Правда, уйти так просто, не предупредив их, как просил Мефодий, было бы непорядочно, нехорошо, нечестно. Но ведь Мефодий просил… А это – друзья с далеких северных фьордов, делившие с ними кровь, пот и пищу.
Не говорить… Не говорить никому… А он и не скажет! Он напишет. Пусть знают, что он не исчез незнамо куда – иначе ведь будут искать – пусть ведают, что наконец-то решился Никифор на подвиг во имя веры. Жаль, друзья его язычники… Но очень неплохие люди! Парадокс – как сказали бы древние эллины. В смятении переживал молодой послушник последние дни, разрываясь между привязанностью к друзьям и к Всевышнему.
