Андрей Посняков - Вещий князь: Сын ярла. Первый поход. Из варяг в хазары. Черный престол (сборник)
– И куда ж он исчез, твой юный дружок Ярил? – язвительно усмехнулся Дирмунд.
– Он не мой дружок, Мечислава. – хмуро возразил Ильман Карась, стараясь не встречаться взглядом с друидом. – Мечислав тоже спохватился – три дня не объявлялся парень. Думал, может, я его куда послал? Так я не посылал.
– А сам он не мог догадаться? – хищно прищурился князь. – Догадался, заметил, что следят за ним, и, на всякий случай, сбежал, затаился.
– Вряд ли так. – Ильман покачал прилизанной головой. – Незадолго до пропажи видел я его, да и Неруч – соглядатай наш – видел. Весел был парень, как обычно, за столом в корчме шутковал да песни пел препохабные.
– Он мог все это делать для вас, специально, чтоб усыпить бдительность, – возразил друид. – Скрывать свои истинные чувства весьма просто.
– Только не для Ярила! Уж слишком молод, едва шестнадцатое лето пошло.
– Да, пожалуй… – подумав, согласился князь. – Тогда, может, его убрали те, за кем мы следим?
Ильман Карась пожал плечами:
– Зачем им это? Тем более, он им служит.
Друид лишь скривил губы в презрительной улыбке, не очень-то ему хотелось объяснять этому глупцу очевидные вещи. Причин для Хельги и его друзей убрать своего агента хватало, и самая главная – на всякий случай, чтоб не выдал, ежели что. Друид бы поступил точно так же. И, скорее всего, это их рук дело. Вот уж, поистине, послали боги помощничков! Что ни помощник – то дурак, каких мало. Взять хоть этого Ильмана. Вроде не сказать, что дурень – хитер, хитер, бестия, коварен! Но вместе с тем – и не умен нисколько. Ведь хитрость – это совсем не то, что ум. О Мечиславе и говорить нечего – по рассказам Ильмана, туп, как полено. Однако ж с разбойничками своими неплохо управляется, так для этого не ум нужен, а кулак крепкий. Эх, вот был раньше слуга – Конхобар. Вот уж кто умен – не откажешь. Трусоват, правда, зато нюх, как у волка. За одно лишь то, что увел его Хельги – заслуживает молодой ярл смерти! Теперь, имея в руках Камень, можно попробовать наказать предателя Конхобара. Но с ярлом не поможет и Камень! Друид заскрежетал зубами, вспомнив тот давний случай в Таре. Кто бы мог подумать, что сила волшебного камня совсем не подействует на Хельги? Значит, кроме Камня, нужно что-то еще. Быть может, сила богов? Но богам нужны жертвы, настоящие человеческие жертвы – и не одна-две, а много, много больше! А для этого нужно быстрее брать себе всю власть в Киеве, заставить киевлян и окрестные племена приносить обильные кровавые жертвы, для начала – хотя бы Перуну, и – не хотеньем, так силой. Подчинить себе всех местных жрецов – волхвов. Вот где пригодился бы умный помощник типа Истомы Мозгляка. Да-а… Наверное, зря он, Форгайл Коэл, отдалил от себя Истому, сначала отправив его приглядывать за молодым ярлом в Ладогу и Хазарию, а затем, по возвращении, толком не обласкал, не уверил в собственной его, Истомы Мозгляка, значимости и нужности. Да уж, что имеем, не храним…
– Как там наш староста Мефодий поживает, Ильмане? – Дирмунд неожиданно для собеседника перевел разговор в другое русло.
– Мефодий? – вздрогнул Ильман. – Ничего себе поживает, хитрован толстый, жирует, можно сказать. Тем более, серебришко теперь есть… Я б ему и засохшей корки не дал!
– Возьмешь еще серебра, – невозмутимо произнес князь. – Передашь да скажешь – тот богатый господин, чье серебро, хочет встретиться да сговориться окончательно насчет обители дальней. Как там у него с Никифором дела?
– С каким Никифором? А! – вспомнив, Ильман Карась ухмыльнулся. – Кажинный день ходит тот Никифор к Мефодию, да не по одному разу. Беседуют друг с дружкой умилительно, все так, как ты и приказывал, княже.
Дирмунд одобрительно кивнул, жестом отправляя Ильмана вон.
– Да, осмелюсь просьбишку высказать, княже. – Тот вдруг остановился в дверях. – Не свою, Мечислава.
– И чего ж он хочет?
– Защиты. Забижают его, батюшка.
– Кто ж это его забижает? Он сам кого хоть обидит. – Дирмунд засмеялся.
– Незнаемые вой. Окольчужены, дерзки, в шлемах да масках-бармицах.
– Вот как? – удивился князь. – Окольчужены, говоришь? Что за воины? Вижу, ты что-то знаешь. Говори!
Ильман Карась замялся:
– Не знаю, как и сказать, князь…
– Говори, как есть, да не темни!
– Слушаюсь, княже. – Ильман оглянулся на дверь, придвинулся ближе, зашептал: – Мы с Мечиславом мыслим – то старшая дружина шалит от безделья. Отсюда и оружье, и уменье воинское, и превеликая дерзость. Всех обидели, не токмо Мечислава. И квасных, и лошадников. А те – людищи серьезнее некуда, враз голову оторвут. Знать, те, кто грабил, за собою великую заступу чуют.
– Старшая дружина? – переспросив, нахмурился князь. – Если так, у них сильный заступник – князь Хаскульд!
– Аскольд, – на славянский манер повторил Ильман. – Тако ж мы и мыслили, с Мечиславом.
– «Мыслили»! – не удержавшись, передразнил Дирмунд. – Пришла весть от Лейва.
– Неужто уже и острожек выстроил? Успел? – удивился Ильман. – Так теперь надоть…
– Теперь надоть позвать ко мне Харинтия Гуся, – с усмешкой перебил его князь. – Пусть придет сегодня. Да тайным ходом, чтобы никто не видел. Мефодия тоже тайно проведешь, только его пораньше… Впрочем… Нет!!! – В черных глазах друида вдруг вспыхнул огонь ярости и азарта. – Первым пусть придет Харинтий… Мефодий – опосля. Будет у меня с ним важная беседа… Что там вы сболтнули пропавшему Зевоте?
– Как и договаривались, что большой караван отправится скоро к древлянам.
– К древлянам. Думаешь, он вам поверил?
– А как же! Уж про радимичей ни в жисть не догадается…
– Не догадается? Ну, иди, Ильман, действуй. – Дирмунд лично прикрыл за ушедшим разбойником дверь, усевшись на лавку, ухмыльнулся:
– «Не догадается!» Это если такой же дурень, как вы… Так пусть догадывается. А мы поостережемся! Заодно посмотрим – на том ли свете предатель Ярил или еще на этом. Всяко может быть. И если на этом…
Тонкие губы Дирмунда побелели, так крепко он их сжал от ненависти и злобы.
Харинтий Гусь, широко известный в определенных кругах Киева работорговец и людокрад, вышел от князя Дирмунда в недоумении. Договаривались об одном, а тут вдруг речь пошла про другое. Ну, он князь, ему виднее. Только к чему все эти сложности, когда можно просто?
Харинтий поправил шапку из собольего меха – старый пройдоха любил себя побаловать и имел слабость к богатой одежке. И порты у него были из зеленого аксамита, и рубаха – из светло-синего шелка, и кафтан – по варяжской моде – с пуговицами переливчатыми, а плащ – тонкой фризской шерсти, цвета вишневого, и золотом по всему полю птицы да рыбы диковинные вышиты. Что и говорить – богато! Кожаные башмаки-постолы – и те серебром тисненые. Выйдя через тайный ход, Харинтий отдышался и грузной походкою направился к ореховым зарослям, где ждал верный служка с конем. Толст был Харинтий, руки – как у иного нога, голова, как котел, круглая, бородка чернявая, тонкая, усики тоже линией изящной подстрижены, нос, правда, подвел – картошкой, щеки – про такие говорят, что из-за спины видны, волос на голове редкий, лысина проглядывает, ну да не беда – под шапкой не видно, а так – человек осанистый – идет, брюхо впереди колышется. Однако ж, несмотря на одышку, силен был Харинтий изрядно, да и не глуп. По батюшке – ромей, киевлянин – по матери. Так вот и сошлись в нем царьградская хитрость да славянский ум, смесь удалась на диво – мало кто мог с Харинтием в делах поспорить, тем более – тайных. Нюхом выгоду чуял, а, промахнувшись, сам же над собой смеялся громко – га-га-га – вот и прозвали Гусем.
С помощью слуги взгромоздясь в седло, Харинтий выехал на Подол – там, ближе к реке, стояла его усадьба. Велел слуге бежать вперед, пускай домочадцы готовятся к встрече. Ехал спокойненько, погруженный в раздумья.
А над Киевом, над Подолом, над Копыревым концом и Детинцем, над дальней Щковицей и дальше, над Оболонью, плавился августовский теплый вечер, пахло свежесжатым житом, соломой и яблоками. На лугах, за Подолом, девки с парубками водили хороводы и, перекликаясь, пели песни.
Неспешно доехав до собственного двора, Харинтий Гусь бросил поводья челядину. Достав из-за пазухи увесистый мешочек, недоверчиво подкинул его на руке – в мешке приятно звякнуло.
– Ну и дела, – покачал головой торговец. – Надо же… Что ж, он князь, ему виднее. Эй, Якша! – Он перевел взгляд на челядина. – Беги в горницу, вели, чтоб подавали пиво с раками да лепешками аржаными. И побольше, побольше!
Церковный староста Мефодий – тоже выжига известный – был несколько удивлен, если не сказать больше, ласковым приемом, который оказал ему князь. Да, да – князь! Хоть и скрывал свое положение, да у Мефодия глаз наметан, сразу признал молодшего князя Дирмунда. Впрочем, долго князь с ним не разговаривал – зато серебра отвалил щедро. Да и, окромя серебра, людишками обещался помочь. Для охраны, в пути-то, к новой пустыни, мало ль что приключиться может, места вокруг глухие. А ведь князь – язычник! И вот, щедрою рукою, жертвует на обитель. Уже, говорит, и послушники объявились, охочие ехать в дальний-то монастырь, откуда и прознали? Вроде бы ни с кем планами своими не делился Мефодий, окромя Никифора. Так, может, тот и разболтал? То худо… Впрочем, нет худа без добра – иначе б не было и послушников, а как без них обитель строить?
