Андрей Гончаров - Два выстрела во втором антракте
— Да, пытались, — подтвердил следователь Зверев. — Но сейчас мы проверили революционные круги, и все они свою причастность к организации убийства отрицают. И потом, господа бомбисты не ходят с рекомендательными письмами императрицы. Так что нас в данный момент интересует этот господин Стрекало.
— Стрекало… — задумчиво произнес Кривошеин. — Нет, господа, я такого человека не припомню. Впрочем, я ведь не вхож в самые высшие сферы. Тем более — в придворные круги.
— Мы это обстоятельство очень даже учитываем, — сказал статский советник. — Однако вы много общались с покойным премьером, он наверняка рассказывал вам о разных ситуациях, возникающих при дворе. Скажите, вы знаете такие случаи, когда бы императрица Александра Федоровна вмешивалась в политику, посылала куда-либо доверенных людей?
— Нет, на моей памяти такого не было, — твердо заявил Кривошеин. — Ее Высочество в государственные дела никогда не вступала. Единственное, что занимало все ее внимание, — это здоровье цесаревича. Вот тут она была очень энергичной и посылала доверенных людей, чтобы они нашли самых лучших врачей. А в последние годы она перестала доверять медицине и больше полагалась на святых старцев и народных целителей. Ее усилиями при дворе появился Григорий Распутин…
— Распутин? — сказал статский советник; они с ротмистром переглянулись. — Да, мы слышали о таком. Надо будет еще им заняться. Однако вернемся к загадочному господину Стрекало. Вы говорите, что императрица ранее никогда не вмешивалась в политику. Но, возможно, она была очень привязана лично к Петру Аркадьевичу? Беспокоилась за него? И поэтому послала в Киев своего доверенного человека?
— Я, конечно, не хочу сказать ничего, что могло бы бросить тень на супругу нашего государя, — отвечал Кривошеин. — Но у всех, кто хоть немного знал отношения при дворе, ваше предположение, господин Угрюмов, может вызвать только усмешку. Всем при дворе известно, что Александра Федоровна испытывала к Петру Аркадьевичу стойкую неприязнь. Нет, она вполне ценила его как государственного деятеля, ценила за верность трону… Но в то же время Ее Высочество считали, что премьер-министр недостаточно почтительно относится к ее царственному супругу, позволяет себе возражения, даже дерзости. Кроме того, она весьма настороженно относилась к начинаниям, которые мы с Петром Аркадьевичем старались осуществить.
— Но, в таком случае, может быть, мы можем предположить обратное? — вновь вступил в беседу следователь Зверев. — Я понимаю, что такая мысль может показаться крамольной, но нам надо выяснить истину во что бы то ни стало. Что, если неприязнь государыни к премьеру, о которой вы говорили, достигла такой остроты, что она решилась… принять меры? И действительно послала доверенного человека — но вовсе не затем, чтобы защитить Столыпина, а с целью прямо противоположной?
— Что вы говорите?! — вскричал хозяин кабинета; в волнении он вскочил с кресла. — Как можно такое допускать?! Хотя…
Он сокрушенно вздохнул, покачал головой; снова сел, вернее, даже рухнул в кресло.
— Хотя надо признать, — с горечью произнес он, — что Петр Аркадьевич действительно не пользовался симпатиями при дворе. Да какие симпатии! Скажем прямо: он встречал там только неприязнь, а порой и откровенную ненависть! Но со стороны государыни… нет, с ее стороны я не могу предположить такого злодейства. Уверяю вас, господа: Александра Федоровна на такое не способна!
— А другие придворные? — спросил статский советник. — Вы сказали, что он встречал откровенную ненависть. А ненависть, воплощенная в действие, — это и есть убийство. Есть ли в высших кругах люди, которые могли желать смерти Петра Аркадьевича?
Несколько секунд хозяин кабинета колебался. Природная осторожность боролась в нем с желанием отомстить людям, погубившим его старшего товарища. Наконец желание отмщения победило; Кривошеин произнес:
— Да, признаюсь, такие люди есть! Есть сановники, которым ненавистна сама идея каких-либо преобразований, которые желают сохранить все в неприкосновенности, и прежде всего — сохранить свою власть! И первым я назвал бы здесь начальника императорской канцелярии Мосолова.
— Но разве начальник канцелярии императора — человек влиятельный? — удивился Угрюмов. — Что он может?
— Как видно, вы не слишком искушены в тонкостях нашей высшей политики, — заметил хозяин кабинета. — Это в каких-нибудь европейских или американских республиках степень влияния чиновника определяется должностью, которую он занимает. А у нас она определяется прежде всего близостью к особе самодержца. Человек может занимать должность совершенно незаметную или даже вовсе никакой не занимать, но если государь к нему прислушивается, такой человек может многое. Да что далеко ходить — весьма влиятельным человеком при дворе является такая личность, как градоначальник Ялты! И все лишь потому, что вблизи этого города, в Ореанде, находится резиденция царской семьи и Его Величество там регулярно отдыхает. И наоборот: человек может занимать высокий пост — скажем, главы правительства — и при этом иметь очень мало влияния. Так что я бы ни в коем случае не стал сбрасывать со счетов такого человека, как начальник канцелярии.
— Хорошо, а каких еще недоброжелателей Петра Аркадьевича вы могли бы назвать? — спросил Угрюмов.
— Кого еще? — хозяин кабинета задумался. — Ну, например, начальника дворцовой охраны генерала Спиридовича, флаг-капитана, адмирала Константина Нилова, коменданта Зимнего дворца господина Воейкова. Или его тестя, министра двора барона Фредерикса…
— Фредерикса? — воскликнул следователь Зверев. — Но ведь именно с ним беседовал Столыпин в тот момент, когда убийца начал в него стрелять! Именно барон вызвал премьера из ложи к оркестровой яме! Может быть, это было сделано намеренно? Возможно, барон действовал заодно с убийцей?
— Это все надо проверить, — остановил его статский советник. — А то мы далеко зайдем в наших предположениях. Скажите, Александр Васильевич, вы назвали всех врагов Столыпина?
— Нет, далеко не всех, — отвечал Кривошеин. — Сюда можно включить престарелого генерала Богдановича, обер-гофмаршала графа Бенкендорфа… Да мало ли кого! Весь двор, практически без исключений, был настроен против Петра Аркадьевича! Мы с ним работали, можно сказать, во враждебном окружении! Придворные считали нас опасными бунтарями, которые покушаются на основы российской государственности. Они не хотели допускать никаких изменений, никаких!
— Благодарю вас, Александр Васильевич, вы нам очень помогли, — сказал статский советник, поднимаясь. — Не смеем вас больше задерживать. У меня на прощание остался только один вопрос. Скажите, а за себя вы не боитесь? Ведь если Столыпина убили не революционеры, а придворные, и если они хотят остановить всякие реформы, то они могут постараться устранить и вас…
— Я об этом как-то не думал… — признался Кривошеин. — Хотя теперь, после нашего разговора, я вижу, что такая опасность есть. Что ж, могу ответить так: на все воля Божья. Таиться, прекращать работу я не собираюсь. Буду продолжать готовить проекты, начатые нами вместе с Петром Аркадьевичем. Другое дело, будет ли у этих проектов будущее…
— Восхищен вашим мужеством, — сказал статский советник.
Глава 14
— Ну, все наговорились? — спросил Всеволод Романов, оглядев собравшихся. — Тогда перейдем к делу.
В комнате установилась тишина, все устремили взгляды на руководителя организации. На срочно объявленное собрание (оно проходило на квартире Романовых) из восьми оставшихся членов пришли шестеро. Двое отсутствовали по уважительным причинам: оба работали в вечернюю смену. Кроме пришедших были еще сам Романов, его жена Настя и приезжий Ваня Полушкин.
— Дело у меня вот какое, — продолжил свое выступление руководитель. — Все последние месяцы мы сидели тихо, думали только о сохранении нашей боевой партийной ячейки. Но после того, как киевские товарищи казнили палача Столыпина, я думаю, ситуация изменилась. Нам не с руки больше сидеть в углу! Эта казнь кровавого сатрапа — сигнал для всех революционеров. Мы не должны остаться в стороне. Я предлагаю подготовить и осуществить казнь примерно такого же масштаба. Мы могли бы казнить, например, преемника Столыпина, нового министра внутренних дел Макарова или начальника дворцовой охраны Спиридовича, а может, и самого Николая Кровавого. В этом нам поможет приехавший вчера из Киева товарищ Ваня. Он хотя и молодой, но опыт борьбы уже есть. А если потребуется, из Киева, из тамошней организации, еще людей пришлют. Вот такое предложение. Прошу по нему высказываться.
Сразу было видно, что предложение руководителя никого не оставило равнодушным. Все лица оживились, кто-то качал головой, кто-то уже поднимал руку, готовый высказаться. На такую реакцию Ваня и рассчитывал. Именно он придумал план с «неожиданным предложением» — за ночь придумал, ворочаясь на кровати в душной комнатке, куда его определил Романов. Ваня решил, что так будет удобно послушать всех членов организации, прозондировать каждого, что у него прячется на дне души. Кроме того, у Вани имелся и собственный расчет: он надеялся, что в ходе обсуждения питерские максималисты что-то важное скажут о покушении на Столыпина и этим помогут следствию.
