Граф Брюс (СИ) - Останин Виталий Сергеевич

Не выживать под куполом одного из пяти последних городов, жизнеобеспечением которого заведует глючная нейросеть, управляющая давно отработавшими свой ресурс энергоустановками. Не рассчитывать продовольственный набор так, чтобы его хватило на декаду. Не бояться кислотных осадков, паразитов, генэнта или падальщиков — бывших людей, по разным причинам не сумевших попасть в города.

Не думать о том, что однажды твое убежище постигнет участь пятого города, Неблина, у которого в конце концов отказал главный реактор. И не бояться, что останешься один на один с умирающим, но все еще прекрасно умеющим убивать миром.

— У меня получится! — одними губами произнес я.

Оттолкнулся от стены и вошел в класс.

Урок русской литературы уже шел минут десять — Гром Михалыч не так долго меня песочил. И уж, конечно, он позаботился о том, чтобы учитель знал, почему один из учеников опоздал. Сам он про это не говорил, я увидел это знание в ехидном взгляде нашей классной руководительницы и по совместительству учителя литературы Жанны Вальтеровны.

— Роман Александрович, все же решили почтить нас своим визитом! — произнесла она прежде, чем я успел что-то сказать. — По дороге от Георгия Михайловича больше никто не пострадал?

И лицо такое сделала — озабоченное-озабоченное. Будто я был хулиганом-рецидивистом и, перемещаясь по школе, оставлял за собой избитых младшеклассников.

Так-то она женщина красивая. Сравнительно молодая для учителя, чуть больше тридцати всего, что на фоне общей массы преподавательского состава смотрится еще более выигрышно. Фигуристая, одевается стильно, даже с легким оттенком провокационности. Лиф, например, мог бы и повыше быть. И не так подчеркивать грудь.

Но — стерва-а! Мало того, что по своим предметам гоняла, но это, в принципе, нормальный подход, так еще и обладала редкой злопамятностью. Особенно от нее доставалось девчонкам из мещан, дворян же она «колола» очень сдержанно.

Так как дверь в класс все еще оставалась открытой, я демонстративно выглянул в коридор, посмотрел по сторонам и снова повернулся к «дерЛектур» — такое прозвище носила наша классная.

— Вроде бы нет, Жанна Вальтеровна, — чуть растерянно ответил учителю. — Но поручиться не готов, спешил на урок.

Класс — все семнадцать без меня человек — прыснул. Но тут же снова словил тишину, стоило женщине строго оглянуться.

— Думкопф! — припечатала учитель. — На свое место, Брюс.

[Dummkopf (нем.) — болван.]

Кивнув, я так и сделал.

В рамках указа государя императора в нашей школе декларировалась свобода от сословных различий. Поэтому учителя и ученики должны были общаться, используя имена, фамилии или, при желании уколоть, как в сегодняшнем случае, сочетания имени и отчества. И не дай Спаситель кому-то брякнуть «ваше сиятельство» или «господин граф». Мигом схлопочешь замечание, а при наборе трех таких — отправишься на педагогический совет.

Работало это только на людях, то есть в присутствии все тех же учителей. И моментально забывалось, стоило им пропасть с радаров. Графы превращались в графов, бароны в баронов, а мещане — в мещан. Жизнь, короче, брала свое и плевать хотела на прекрасные политические инициативы.

В нашем выпускном 10-м «б» классе всего восемнадцать человек. Десять мальчиков и восемь девочек. Но есть и другие способы подсчета. Например, по сословному соотношение дворян к мещанам выходило семь к одиннадцати. Если же по группировкам подсчет вести, то таковых насчитывалось четыре. Кучковались они, как несложно предположить, вокруг представителей знати.

Первой рулил мой «товарищ» Алалыкин. Под его крылом ходили еще двое дворян помладше, те самые Федотов и Кузьмин, которые дотащили его тушку до кабинета школьного врача. Еще трое парней из мещан тоже решили двигаться с ним. То есть большая часть мужской части класса.

Во второй безраздельно царствовала Златочка Зенбулатова — наследница баронского рода, красавица, умница и невероятно расчетливая девица в свои шестнадцать лет. Поговаривали, что она умудрилась опутать долгами и взаимными обязательствами уже целую кучу людей. Причем не только из числа выпускников трех классов, но и из потоков помладше.

В «прямом подчинении» юной баронессы находилось еще четыре девочки и один мальчик. В качестве фрейлины ей служила еще одна дворянка, но происхождением пожиже — Василиса Обухова, а верным рыцарем — последний баронет класса Сергей Садовский. Остальная свита, как можно было понять, происходила из мещан.

Третья группировка полностью состояла из простолюдинов. Эти кучковались вокруг купеческой дочки Настеньки Строевой, барышни внешне нежной и ранимой, но на самом деле деловой и хваткой. Телохранителями числились тоже купеческие сыновья, слушавшиеся ее, как старшую сестру, и оставшиеся две девицы, с которыми гвардейцы еще и романы крутили. Вроде бы даже и помолвки были, если слухи не врали.

Последняя фракция класса состояла всего из одного человека — меня. Нельзя, как говорится, пропустить несколько лет очного обучения, сдать экзамены за пропущенный материал и с ноги влететь в выпускной класс, а потом удивляться, что у тебя нет друзей. Откуда бы им у Ромы Брюса взяться, если его давно списали на кладбище, а он возьми и выживи?

Да и я не хотел ни к кому присоединяться. Это ведь значило идти под кого-то. А у меня был собственный путь. При этом не сказать, что со мной никто не разговаривал, все же в классе мы и общались, и шутили даже. Но настоящей дружбы или даже приязненного приятельства, разумеется, возникнуть не могло.

— Пока вы спешили на урок, — дождавшись, пока я сяду, начала Жанна Вальтеровна, — мы разбирали стихотворение «Падение Мадрида» нашего великого поэта Михаила Лермонтова. Вы его, несомненно, учили, Роман?

«Не женщина, а кобра!» — подумалось мне мимолетно.

— Конечно, Жанна Вальтеровна, — снова пришлось подскакивать, — как я могу не знать это величайшее произведение нашего классика, последнего романтика «золотого» века русской поэзии!

И тут же, чтобы она побыстрее отцепилась, принялся декламировать с выражением и придурочным выражением лица:

[Конечно это не Лермонтов. Я просто для смеха дал задание нейросети написать в его стиле, с использованием слов Испания, Мадрид, и русские с немцами браться наверх. Получилось так себе:)]

ДерЛектур слушала меня чуть меньше минуты, а потом едва заметно шевельнула кистью, мол, достаточно.

— Что же, Брюс, я вижу, что вы вполне в материале. Тогда, может быть, поведаете классу, что же хотел сказать этим стихотворением поручик Лермонтов? Какое послание он оставил потомкам, по вашему мнению? Прошу, можете начинать!

Как говорится: «Во валит!» От учителя литературы не бывает более коварного вопроса, чем тот, который звучит как: «Что хотел сказать автор?» Был бы я местным — как есть поплыл! Но мне, попаданцу, пришлось с лупой изучать как историю здешнего мира, так и литературу, которая зачастую с историей связана очень прочно. Просто чтобы не спалиться на «мелочах».

— Полагаю, Жанна Вальтеровна, что поэт ничего не хотел сказать. Он был офицером русской армии, которая два с половиной века назад совместно с доблестными германскими воинами переломила хребет Мадриду и покончила с долгой тиранией Испанской империи. Он лично участвовал в боях на узких улицах испанской столицы, а на Калье-Майор получил тяжелое ранение. О чем же еще нам могут сказать строки: «О, славная победа! О, радость и восторг!» которыми завершается последнее четверостишие? Другими словами, Лермонтов являлся свидетелем исторических событий, причем наблюдая их с одной стороны конфликта. И отразил их в стихотворной форме с несомненной героизацией победителей. Ничего не имея в виду, а лишь прославляя русское и, конечно же, германское оружие.