Заматерение (СИ) - Шарапановский Владимир

А о точных прогнозах погоды, тем более говорить не приходится — «темна водица в облацех». На крайний случай до Москвы поездом менее двенадцати часов. Странно что в середине мая погода дождливая и распространился такой большой фронт облачности. Лучше бы нас посадили в Минске, там до Москвы ближе и он расположен по трассе перелёта.

Спросил об этом у стюардессы, но та сослалась, что не знает отчего направили сюда, а не в Минск. Пришлось обратиться к летчикам. Оказалось циклон пришёл со стороны скандинавского полуострова и накрыл весь северо-запад европейской части. И родина встречает нас не столь любезно, как того хотелось бы. Уж не догадываюсь отчего же впал в такую немилость?

В Борисполе нас промаринуют не менее пары часов, и я попросил охрану по своим каналам сообщить причину нашей задержки, чтобы близкие не беспокоились. Там сообщат всем заинтересованным лицам. Куда менее вероятно дождаться междугороднего разговора на переговорном пункте, а автоматическая междугородная связь делает лишь свои первые неловкие шаги, и в будний день все каналы обычно перегружены.

Так что собрались в кружок и устроили маленькое обсуждение. А пока ломали копья и спорили, вернулся Виктор и сообщил, что в Москве сильный дождь. а по прогнозам маловероятно скорое его окончание. Эх, где же Гисметео [179] с его картами облачных фронтов, чтобы трезво оценить наши шансы?

Ситуация такова, что можно прождать несколько суток пока борт выпустят в Москву. И то не факт, что нас там примут. Так что сам предложил троим бросить монетку и решение возложить на волю случая, чтобы никому не стало обидно и не было на кого пенять.

Так что последующие десять часов мы ехали в сторону Москвы на нескольких «Волгах». Контора расщедрилась и выделила их нам, после поступившего распоряжения с Лубянки.

Я вполне уютно разместился в машине между Виктором и Людмилой, и посапывал в дороге на её плече. Она также дремала рядышком на заднем сидении. А прибыли мы в Москву только глубокой ночью в три часа. Подняли на ноги ни свет, ни заря бедную Леночку, которая покормила и напоила нас чаем с дороги, пока сама собирала и стелила нам постели.

Ну, здравствуй знакомая комната, в которой не первый раз останавливаюсь. А вот привычное кресло-кровать на котором мне очень просторно и привольно. К тому же нас совсем не нужно уговаривать спать, мы и так все клюём носом, включая поднятую с постели хозяйку. Так что отключились на диво быстро, а утром даже не расслышали, как Леночка убежала в свою Ленинку.

На кухне нас ждала только записка в которой указывалось, где и что находится в холодильнике. В ночи мы сонные только успели с ней обняться и расцеловаться при встрече, а затем она оставила нас на кухне насыщаться, и занялась нашим обустройством.

Единственное, что не забыл ей наказать, чтобы оформила несколько отгулов на ближайшие дни, а то у нас предстоит необычайно много дел. Это я помню точно, а вот на её полупрозрачную ночнушку даже не среагировал. За последнее время снова привык спать в обществе молоденькой девушки и перед сном любоваться очаровательными изгибами лёгкого стана.

Глава 24

Везли нас в Завидово привычным для меня маршрутом, но хоть бы единое словечко мне не удавалось выдавить из конвоиров. Чурбаны деревянные какие-то. Слова им сказать лень. Сами вытащили нас с важных переговоров в издательстве «Художественной литературы», где дело было почти на мази. Редактор уже начал поддаваться под нашим с Леночкой совместным натиском.

И тут эти бравые ребятки, без всяческих объяснений, выволакивают нас из кабинета и уводят с собой. Благо хоть руки за спину не стали заламывать, и демонстрировать своё «маски шоу — спецназ на захвате». И за то им наше сердешное спасибо, и низкий поклон до земли. К машинам проводили очень бережно, но никто не ушёл обиженным, ибо взяли всех моих спутников.

Я сперва забеспокоился, что это очередная акция западных спецслужб, но из-за неподражаемой лексики сразу расслабился. Такое могут отчебучить лишь наши спецы. Я в их среде уже не первый год вращаюсь, а в поездке вообще постоянно контактировал с ними.

Когда выехали из Москвы, то признал и саму дорогу, хотя вокруг стоит почти лето и помина нет от прежних сугробов. Пробовал ещё раз прояснить у них основания для подобных действий. Но заразы молчат, как пни. Нет, пожалуй, те даже разговорчивей будут!

Сделал попытку возмутиться и качнуть свои права, но мне продемонстрировали кляп, и стало понятно, что церемониться не станут, а путём скандала ничего от них не добиться.

Ну и чёрт с ними! Как писал наш мудрейший визир-мухтар Александр Сергеевич Грибоедов:

Но притом такая злость вскипела на всех этих истуканов, что стал истошно горланить Мурку, подражая Промокашке из «Места встречи». Притом изгалялся, как только смог. Затем перешёл к следующей по очереди «А на чёрной скамье». И продолжил зэковской классикой «По тундре, по железной дороге». И это уже из собственных армейских впечатлений, пришлось там поваляться на зэковских нарах в их бараках и общаться с бывшими сидельцами.

Но эти дубины стоеросовые только ещё шире заулыбались. Тогда я уж совсем взбеленился и выдал им парочку реплик на блатном жаргоне, и улыбки как рукой сняло. А сидевшая рядом Леночка аж запунцовела.

Блин! В запале совсем о ней подзабыл и сумел сдержаться. Сразу же повернулся к спутнице и принялся сокрушённо извиняться, и умильно просить прощения с видом котика из Шрека. Все окружающие сразу перестали для меня существовать.

Ссылался на стресс от неожиданного задержания, вот и погорячился. Взбесили меня эти молчуны. Ну да, я понимаю, что служба у них такая, но ведь сорвали нам почти завершившиеся успехом переговоры в издательстве.

Вот и сейчас ничего не желают нам объяснять. Так что у меня полностью сорвало предохранительный клапан. Я ведь никогда подобным образом не выражаюсь, и сейчас тоже выражался не я. Это кричал проснувшийся зверь, когда я вжился в образ, полностью растворяясь в личине блатного.

В общем всю оставшуюся часть пути мне пришлось извиняться и исправлять подпорченное впечатление. Стал читать ей возвышенные стихи. Перебрал многих поэтов золотого и серебряного веков. А затем оседлал любимого Сергея Есенина и читал подряд из его «Москвы кабацкой».

Пооткровенничал, что для понимания этой страницы его поэзии мне пришлось ознакомиться с весьма своеобразным языком, и научиться даже по фене ботать.

Есенин ведь прослыл гулякой, бабником, хулиганом и бунтарём. А вместе с тем оставался тонким лирическим поэтом. Вас в Литературном институте совсем иному учили, не так ли? Или же просто оставили в стороне его кабацкую лирику, часть которой просто запрещена цензурой.

Вот мы с этим белым пятном в его творчестве мы и стали разбираться. Да так бойко спорили, что конвоиры стали очень внимательно прислушиваться к беседе. Иной раз уважительно поглядывали на девушку, сыпавшую научными терминами. Та вся раскраснелась и превратилась в валькирию, отстаивающую своё видение творчества поэта.

Тогда я взял, и в качестве аргумента спел «Мне осталась одна забава». Одновременно напористо, но и с лирической тоской.

Девушка даже застыла, да и окружающие спецы навострили уши. Такой песни здесь явно не слыхивали. А голос мне в Берлинской опере всё-таки поставили. Точнее даже не голос, а просто научили им правильно пользоваться и дыханию. Выдали целый комплекс вокальных упражнений оперных певцов. Заодно подтвердили, что у меня абсолютный слух [181], что мне и раньше прекрасно было известно.