Владимир Чистяков - Попадают по-разному (СИ)
— Что там ещё?
На пол летит расшитая золотом шапка. Потом Госпожа подцепляет кинжалом коричневый череп с белым лбом.
— Надо же! Стухло! А говорили, нетленное то, нетленное сё.
— Разрешите обратиться?
— Давай!
— Лоб почему белый?
— Обслюнявили. Сам же крышку ронял. Дырку там видел?
Кивок в ответ.
— Ну вот, через неё и прикладывались. Кто губами, кто местом больным.
Меня аж передёрнуло. Я тут с таким болячками уже людей навидалась. А они после друг друга этой мерзости касались.
— Кстати. Пленных с явными повреждениями лица собрать отдельно.
— Сложно это будет, — командир четвёртой колонны, — тут пока их от лишних вещей избавляли, многим повреждений по головам, особенно по губам да зубам, нанесли. Так что рожи теперь у многих весьма разноцветные. И не понять, что откуда.
— Тогда, иди и передай мой приказ всем колоннам — убить и сжечь всех пленных, да и просто жителей с явными признаками каких-либо заболеваний. Особо подчеркни — убивать только больных. Раненные ещё пригодятся. Да, ещё пошли кого-нибудь, над входом сюда три иконы установлены — пусть выломают и сожгут. Они же чудотворные, и самые обслюнявленные. А в городе и так заразы хватает.
Ещё раз на череп глянула. Швырнув на пол с хрустом давит сапогом. Ещё и растирает.
— Обычная протухшая кость. Вторую половину сбрасывайте.
Роется. Летят обрывки тканей и части скелета. Все кости в очень плохой сохранности. Некоторые слиплись с кусками одежды.
Проходится, намеренно давя крупные кости.
— Кто-то грозился Кэрдин живьём сжечь. Последний раз — уже с моей матерью вместе. Кому-то в ответ было обещано, что от него и праха не останется. Собрать эти отбросы и сжечь. Прямо здесь. На дрова — вон эти врата золочёные пойдут. У кого топоры есть? Приступайте. А я дальше смотреть пойду.
Содержимое следующей раки крошила шестопёром. В другую приказала насыпать пороха и поджечь. У массивной каменной еле сдвинули крышку. Злобно усмехаясь, велит всем отойти, кинув внутрь, гранату.
Вопль с хоров. Телохранители бросаются к госпоже. Она сгибается. Уже у всех в руках оружие. К лестнице уже бегут. Госпожа стоит нормально. Ухмылка лишь чуть кривее обычной. Лениво пинает болт ногой.
— Эй там, если живой ещё! Не пробил. Сам спустишься, или лезть за тобой?
Никто не отвечает. Потом доносится наша отборная ругань.
— В руку мне из второго арбалета.
— Спускайте его.
— По лестнице?
— Нет, через окно. У них, говорят, праведники живыми на небо попадают. Вот и глянем, в какую сторону полетит.
— А-а-а, — и звук удара. Пол каменный. Госпожа провожает падение стволом пистолета.
— Эй, наверху, мне отсюда видно плохо. Живой, или как?
— Не, он точно не праведник. Даже вы не оживите.
— Да я и не собиралась!
Шлем она надела. Маску только сняла. Рога словно в крови. Не помню, всегда так было, или сейчас измазала.
— Так! Поглядим что тут ещё есть.
Под расшитым золотом балдахином стоит кусок какого-то рассохщегося бревна на усыпанном неогранёнными драгоценными камнями, постаменте.
— О! Ещё одна святыня, чтоб её! Если кто не знает, это кусок креста, на котором ещё на Архипилаге их спасителя распяли. На растопку попозже пойдёт, пока же, может знает кто, почему на этом бревне распять никого не могли, — и смотрит почему-то на меня хитренько-хитренько.
Подойдя приглядываюсь к фактуре древесины. Что-то знакомое. Ну, точно. Учили же разбираться в сортах и породах древесины.
— Это южная сосна. Хороший материал для мачт. На побережье не растёт. На Архипелаге её вообще не было.
— Вот и я про что. Не росло это дерево на Архипелаге. В кораблестроении около ста лет используется, как эти земли завоевали. Дальше идём!
Очередная рака. На этот раз, довольно маленькая. Через мутное стекло виден обтянутый высохшей кожей, череп.
— Это у нас кто? Священномученик Куулин Приморский. Вероотступников сжёг не меньше ста тысяч, пока на Кэрдин не напоролся, та его на голову и укоротила собственоручно. Череп в серебре только остался. Я из него пью иногда. Выходит, у него две головы было?
— Не, — смеётся Рэндэрд, — три. Я монастырь брал, там ещё одна голова была. Рака аж золотая.
— Что с ней?
— Сдал в казначейство. Расписку взял.
— Я про голову.
— Выкинул. А что, надо было сжечь?
— Да без разницы, золото, главное, не пропало. Только, с этой головой их уже четыре получается. Аренкерт, среди прочих демонстраций мирных намерений, прислал мне «святыню». Уверял, захватил при разгроме тайного храма, но мы оба знали — ходил за Линию. Ведь ходил, Ар? Не ломайся, не девочка, благо мы всяко залезли куда дальше, чем ты тогда лазил.
— Дальше уже не залезешь. Последнее время замечаю — почти все пленные говорят: «Конец света и, правда, наступил. Последние времена пришли. Демоны из ада вырвались. Реки кровавые текут. Скоро небо рухнет на землю. Мертвецы встанут из могил».
Госпожа ухмыляясь раскланивается.
— Даже враг признаёт — отлично мы поработали. Жаль, раньше не придавала значения, как они мощи эти ценят. Сама бы делать начала и им продавать.
— Да они и без нас до этого додумались! — смеётся Ярн, — Как оружие стали приносить, почти сразу заметил — в рукоятях у самых роскошных клинков полость имеется, и там — кусок кожи, кости, или тряпки старой. Иногда кость целая, палец чаще всего. С пальцами вообще смешно получилось. Правда, смотря для кого…
— Рассказывай.
— В начале ещё разгромили одну дружину. Мне притащили мечи вождя и его родственников. Обычные для этих мест — наш клинок, рукоятка местная. Почти одинаковые. Все с мощами. Все какого-то особо чтимого святого, был воином, но в гражданской на Архипелаге выбрал не ту сторону, и победители его на пять тысяч кусочков изрезали. Казнь такая была, затейники наши предки были.
Местные его очень чтят. Глянул я мощи. И обнаружил — из пяти пальцев указательных — три. Дальше мне стало уже интересно, и я велел все клинки с мощами, или сами мощевики мне приносить, благо имя большинство из них накарябать в состоянии.
Стал собирать пальцы этого святого. Ко вчерашнему вечеру было сто тридцать два.
Грянул хохот. Госпожа вертит рукой перед лицом, словно пересчитывая пальцы. Говорит серьёзно.
— Шестипалых видели многие. Очень редко, бывает и больше. Но, даже если и по десять — больше сорока ну никак не набрать. Не, жаль святые только мёртвые бывают, а то посмотреть бы хотела — это же надо, голов пять и полторы сотни пальцев.
— Разрешите обратится!
— Да?
Протягивает нож с треугольным лезвием на золотой рукоятке.
— Это просто нож или тоже для чего предназначен?
— Ага. Человечину резать. Да не смотри ты так на меня. Совсем не так, как Динкин Живодёр любит. Даже не живого режут, и вообще, не человека, а спасителя своего.
Смотрит совсем уж непонимающе.
— Слышал, может, они думают, когда толпой молятся, их спаситель незримо меж них присутствует. Молитв и служб много разных. Ну так вот, после какой-то особо торжественной полагается, — щёлкает пальцами, вспоминая, — а, приобщаться к таинствам или от грехов очищаться. Делается это путём пожирания освященного хлеба, олицетворяющего плоть бога, его как раз, такими ножами и режут, и выпивания тоже освященного красного вина — крови бога.
В общем, очиститься у них — это как бы человечинкой перекусить. И эти люди ещё бодронов людоедами и дикарями звали, да живьём их жгли, дабы крови не проливать.
— Но бодроны же людей ели…
— Очень и очень редко, только по большим праздникам и мясо особым образом принесённых в жертву. В большом городе, вроде нашей столицы провинции в год человек пять съедали, редко — десять. Тоже к божественному приобщались. Только высшей знати и перепадало. Даже награда была для отличившегося воина — кусок человечины. Но мы отвлеклись.
Простой же народ ел плоть бога — статуи делались из теста и съедались в определённые дни. Разницы с тем, что здесь происходило — никакой не вижу.
— Что-то охотничков на ведьм этих в городе почти не видела. Что, орать только горазды были, а как до дела дошло, так по кустам?
— Не по кустам, — замечает генерал-лазутчик, — при вылазке большинство братьев-воинов погибло. В городе должны остаться братья-книжники, и полубратья, обученные, но полного посвящения не прошедшие. Их монастырь уже занят и сейчас обыскивается. Я, как раз, оттуда.
— За охотничков этих можно спокойными быть, — болезненно-влажно поблёскивая глазами говорит Динка, — из них вряд ли кто живым из города уйдёт. Особенно, если обозные из освобождённых рабов, бывшие рабыни в первую очередь, подтянутся.
— Это ты о чём?
— Да так. Пару десяток назад вели мы на речку одного такого топить. А там женщины из обозных бельё стирали. Узнали, кого ведём, и попросили им отдать. За всё хорошее поспрашивать. Они недавно столько ведьм изобличили. Шестьсот человек сожгли, рабынь и крестьянок в основном, но и паре знатных не повезло.
