Штатский (СИ) - Ра Юрий

Товарищи, прибыв в лагерь, начали усиленно крутить головами, не находя своего соратника. Поставив полный котелок и положив фляжки, они поснимали винтовки и начали настороженно озираться, мол что творится, пропал председатель общества! Парамонов не стал долго тянуть, вышел из своей нычки, демонстративно разведя руки.

— Тихо-тихо, грозные воины! Не пальните с испугу! Вот вам первый урок: будьте всегда начеку, а не только когда что-то случилось. И сразу второй: если сидите на охране лагеря или еще какого объекта, делайте это так, чтоб вас было не видно.

— Ну да! А чего тогда в армии часовой всегда как поп на амвоне торчит? Не прячется нигде, всем виден.

— Потому что военные дураки. Не жалко им часового. Как его убьют, так сразу понятно, что-то случилось, надо тревогу поднимать. У военных бойцов много, им одного часового не жалко. А нас с вами трое всего, будем беречься.

— Не любишь ты военных. Видать, насолили сильно когда-то.

— Да ну. Просто злит, когда люди не по уму всё делают, а по уставу. Давайте кашеварить уже. Заодно расскажете, что в той стороне нашли.

— Так понятно, что в лесу можно найти. Овражек, по нему ручей течет. Что за оврагом, не знаем. — Доложился боец Вася. Александр сознательно не интересовался фамилиями и не называл свою. Меньше знаешь, меньше выболтаешь. Опять же, никто не знает, как дальше пойдет. Рано или поздно, если не убьют, придется к людям выходить. Сочинять себе биографию, а то и документы. С документами ладно, у них их ни у кого нет. А вот тутошнюю реальность он не знает совсем. Даже должность и контору себе так и не придумал.

— Ага. То есть с той стороны у нас естественная преграда, оттуда мы никого не ждем. Хорошо. Как ноги, как обувь? Никому не натирает?

— А всё-таки ты где-то послужил, Александр.

— Да просто голова на плечах есть. Ноги в лесу на втором месте после головы, нет ног — нет и человека.

— У меня добре сидят сапоги, и не скажешь, что с покойника сняты. Портянки справные, фланель такая, что хоть душегрейку из неё шей. Зимняя фланелька, аж жалко.

Так за разговорами приготовился обед, он же завтрак и ужин — два раз трапезничать сегодня не планировалось. Никто из товарищей не пытался завести разговор про гражданскую жизнь, никто не выпытывал у другого, что там, за спиной. Крестьяне поняли и приняли, что у этого сытого и лощеного горожанина что-то не так. Ну и пусть, он уже доказал главное: заботится о жизнях своих товарищей, умело бьёт немцев, не боится грязи и смерти. Такой городской, который в лесу не помрет, такого и вша не заест, и пуля облетит.

Не зная еще толком друг друга, а самое главное, боясь объесть кого-то, решили есть не из одного котла, а раскидав кулеш по котелкам поровну. И снова москвич не удивил, ложка у него имелась. Хотя было бы глупо удивляться, раз у человека нож под рукой, значит ложка в сапоге. Ложка в пятерне — тогда в сапоге нож. Так или примерно так рассуждали Василий с Алексеем, гремя ложками по алюминию.

— Дяденьки, а дайте чего-нибудь похавать!

Звонкий голос подростка был неожиданным, как нож в спине. Еще никто ничего не понял, а котелок Александра уже лежал на траве, а сам он тоже лежал. Но совсем в другом месте и с винтовкой в руках, выцеливая врага.

— Ух ты, здорово! — Второй голос прорезался рядом с первым. — А вы партизаны?

Раздражители лесного спокойствия торчали на краю полянки, не прячась более, и явно не испытывая страха перед наведенным на них оружием. Им в голову не приходило, что взрослые могут пальнуть по ним просто на всякий случай или от страха. А еще от ненависти ко всему живому. А еще просто потому, что в их руках оружие, а у пацанов его нет. Короче, нестреляные пятнадцатилетние пацаны, безголовые и голодные.

— Кто такие, сколько вас? — Голосом Парамонова можно было морозить реку для организации переправы тяжелой техники.

— Двое нас! Мы Генка и Мишка. Из лагеря мы.

— Что-то не верится, молоды вы больно для лагерей.

Недоверие было общим. Александр сразу отмел лагеря для военнопленных — подростков туда явно не определили бы даже фашисты. А у селюков сработал другой стереотип, но и по их мнению для трудовых лагерей пацана летами не вышли, максимум — колония для несовершеннолетних.

— И ничего не молоды, наоборот, даже старые. Мы в первом отряде были, вот! Нас в пионерлагерь по знакомству взяли.

— Вон оно чего! Так вы из пионерского лагеря сбегли! А мы никак в толк не возьмём. — Алексей выразил всеобщее чувство облегчения.

— Так понято, из пионерского! — Василь сделал вид, что ему опять всё понятно.

— Дяденьки, а вы что подумали? Какой еще может быть лагерь? Не комсомольский же. — Святая простота, как Советский Союз ухитрялся выращивать таких наивных юношей в том навозе, который кругом раскидан? Во всяком случае Парамонов этого не понимал.

— Закончили болтать. Давно скитаетесь? Что с лагерем стало?

Пацаны повелись на суровый голос такого же неказистого мужика, как те двое. Хотя насчет неказистости, это они зря. Хоть и одетый в замызганную старую одежу, он возвышался как памятник Ленину на городской площади над всеми. Не столько ростом, сколько уверенностью. Ну и ростом, и плечами. И вообще, у него даже штаны с сапогами солдатские, а еще винтовка в руках. Один из троих с первой же секунды кинулся за оружием первым делом. Так только кадровые командиры делают, и то не все, небось. А только повоевавшие. В пустых головах двух подростков уже сложилось два и два, а потом родилась суровая романтическая история славного боевого пути того дядьки.

Парамонов всего этого не знал, у него в голове крутилось иное: пацанов кормить надо, пристраивать куда-то. А куда? Судя по тому, что он знал про эти времена и видел вокруг, нет сейчас такого места, где им было бы безопасно. А еще он вспомнил свои шутливые комментарии в кругу семьи после просмотра исторических фильмов. Когда сын спрашивал его, что было потом с героями, Александр непременно отвечал: «А потом все они умерли». И пояснял, мол дело-то давно было, все давно умерли от старости, даже кости сгнили. Он с детства в детях воспитывал понимание прозы жизни — все умрут, это нормально. Для охотника это вообще естественно, принимать ход вещей философски. Сегодня ты встретил косулю, завтра ты её скушал. А когда-нибудь потом тебя самого скушают червячки, если не сожгут в крематории. Он не переживал ни по поводу червячков, ни относительно печи крематория.

Так что Парамонов еще раз выдохнул и скомандовал:

— Василь, детей сведи на ручей, отмой. Алексей, готовь кашку, но жидкую. Хрен знает, сколько они голодают. Чтоб потом животами маяться не начали.

— Мы не дети!

— А можно сначала порубать, а мыться потом?

— Вот что, недети, здесь у нас не лагерь, здесь никакой дисциплины нет. Так что как сказал, так и будет. А то вон лес, в лесу бес. С нами не хотите, к нему идите.

Эта присказка старого охотника непонятно как всплыла в голове и пришлась очень ко времени. У того дедка много было прибауток да побасёнок, буквально на любой случай жизни. Смешнее всего выходило, когда после каждой трапезы в лесу, он приговаривал: «Поели, попил и, по…ли и спать легли!» Хотя ни половых развлечений, ни сна после еды не предполагалось. Собирали монатки и шли дальше.

Хорошо, когда можно не самому что-то делать, а поручать товарищам. Особенно, когда команды выполняются без споров, так думал Парамонов. С тем же были согласны Алексей с Василием, они уже давно для себя решили, что им проще брать на себя хозяйственные вопросы, пока этот москвич занимается организационными и боевыми. Всех всё устраивает. Целый день уже прожили совместно и до сих пор живы. Да еще и горячего поесть получилось. Это ли не славно! Обременение в виде винтовок за плечами было той ложкой дегтя в горшке каши, которая не мешала кашу глотать. Столичный человек, явно с пониманием происходящего кругом, если говорит ходить всегда с винтарем, даже до ветру — будут ходить. А вот еще, если этот москвич велит копать яму под нужник, тогда точно краском или белый офицер. И плевать, что молодоват для такого, мог же он притвориться или замаскироваться под тридцатилетнего? Мог. А самому уже сорок и вполне успел повоевать за белых. С оружием как обращается, так и красноармеец не смог бы.