Станислав Михайлов - Жемчужина
— Ай! — вырвалось у меня. Я зашипел, обернувшись: — Что за игрища? Нас куда-то затащили, пока мы спали, в какую-то камеру, надо быстро разобраться и думать, что дальше.
— Прости, Пол, не смогла удержаться. Щупай свою стену дальше.
И мы поползли дальше.
Катин голос… Что-то с ним все же не так. Не могу понять, что. Ощущение… Так бывает во сне. Когда видишь знакомого человека, допустим, Надира Камали, нашего приятеля, командира группы спасателей, общаешься с ним, что-то вместе делаете… А потом просыпаешься и понимаешь, что Надир из твоего сна был голубоглазым блондином. И, вообще, лицом на него не похож ни капельки. Но во сне-то ты точно знал, что это он, не кто иной…
— А давай встанем уже? Буду опираться о стену, а ты за меня держись?
— Ладно. Только медленно…
Поздно. Я уже распрямился и влетел головой во что-то твердое.
— Ты что-то сказал?
Много чего. Но вслух вырвалось только одно слово, и то негромко.
— Нет, ничего. Тут потолок, похоже.
Катя прыснула. Поняла, зараза. Ну невозможно жить с женщиной, которая чувствует, что чувствуешь ты, понимает, о чем ты думаешь. Невозможно… если не научиться прятать одни мысли под другими. Эту последнюю мысль я спрятал.
— Тут кто-то слишком торопится, похоже, — Катя с трудом сдерживала смех, но озабоченность тоже звучала: — Не сильно ушибся?
И снова у меня это странное чувство… Когда такое уже было? Было ведь…
— Не, нормально. Максимум, шишка будет. Потолок полукруглый, дальше от стены он выше.
— Хорошо.
Я почувствовал ее пальцы на своей талии. Да, так пойдем намного быстрее.
— Потанцуем? — что-то она слишком веселится. Это меня разозлило.
— Кать, мы в какой-то заднице, понимаешь? Кончай уже хохмить! Сосредоточься.
Она чуть обняла меня и прижалась сзади. И в этом ощущении от моей спины тоже что-то было не совсем так… И это я тоже рефлекторно спрятал в глубине сознания.
— Пол, успокойся. Знаешь, с тех пор, как у меня в голове поселились три женщины, я поверила в бессмертие души.
— Две.
— Почему?
— Одна там жила с самого начала.
— Ну, да, две. Неважно. Стало три, и все три — твои, между прочим.
— Тройная ответственность, — понимающе кивнул я, но она в темноте не увидела.
— Рада, что ты это понимаешь, — то ли шутя, то ли всерьез шепнула она и отодвинулась.
Мы пошли дальше вдоль стены, и буквально через два шага моя рука коснулась ткани. За ней была пустота.
— Тут выход, похоже.
— Что же… Веди меня из пещеры, мой повелитель.
— Ты заговорила как Надир.
— Ты же вспоминал Надира.
— Я вспоминал его про себя. Не вслух.
— Правда? — в ее голосе послышалось сомнение. — Прости, Пол, я часто путаю, что ты говоришь, что думаешь.
Мы прошли под тканью, отодвинув ее, и камень под ногами закончился. Мои босые ступни ощутили что-то очень похожее на песок, но песок плотный, в который не проваливаешься. Он оказался прохладным.
— Пойдем дальше? Или пустишь меня вперед?
— Зачем тебя?
— Ну… Почувствуешь себя главным… Это же важно для мужчины? — в голосе опять лукавство. Такое впечатление, что она чуток пьяна. Правда, алкоголь на Катю действует слабо и лишь вызывает сонливость, не влияя на рассудок. Наркотик какой-то? Могли же нам дать что-то такое, чтобы мы отключились, и перетащить сюда…
Слово «наркотик» показалось мне очень странным. Словно чужим. Оно не сходило с языка, а неуклюже ворочалось на нем. Его было бы непросто произнести.
«Сэндвич» — напомнила память, и я остановился так резко, что Катя влетела мне в спину, слегка стукнувшись о мой затылок.
— У, Пол… Губу разбила, кажется… Точно…
Сердце упало в пятки, и теперь, едва слышное, тревожно билось где-то там, на уровне песка, боясь выдать свое присутствие.
— По-ол… — Катин голос чуть дрожит. Ага, она тоже заметила. — По-ол… А почему… Ты присел?
— Нет, Катя, я не присел, — ответил я так спокойно, как смог. — Ты, похоже, выше меня ростом. Произнеси слова: «наркотик», «сэндвич», «скафандр»?
Но ответ уже не требовался. Я только что произнес их сам, слушая собственными ушами.
— Мы на каком языке говорим? — Катины руки ощупали мою голову, плечи, грудь… — Пол, это не твое тело. Ксената?
— Надеюсь… — пробормотал я, и, в свою очередь, ощупал ее. Где же твои локоны, Катя? А грудь… Какое знакомое ощущение… Это тело уже когда-то было под моими руками, но…
— Лиен? Тело Лиен? — Катя почувствовала мое смятение.
— Думаю, да. И ее голос.
Катя нервно рассмеялась.
— Представляешь, я ни разу не коснулась своей головы.
— У нее нет такой привычки?
— Должна быть. Она же долго жила как дикарь…
— Как-как?
— Ой… Забавно, некоторые слова подставляются сами, но так… я бы не сказала так… варвар. С прической, в общем. Шикарные темно-каштановые волосы. Ксената встретил ее такой… Господи…
Я тоже почувствовал это. Как сход лавины, как прорыв долго копившейся воды, разрушающий дамбу, как подземный ключ, выбившийся на волю, в меня хлынули воспоминания. Вот я бултыхаюсь в ласковом море Гем, и солнце садится за горизонт, а вот уже забираюсь в заросли серпарид, чтобы спрятаться от голодных рвачей…
Жизнь Ксенаты не прошла передо мной подобно стереофильму — она накрыла меня одновременно всеми своими деталями и подробностями, и ноги мои подкосились.
Тишина. Темнота.
Я пошарил рукой и коснулся обнаженного бедра…
Это уже было?
Нет, не совсем это. К моей влажной ладони прилепился песок.
Повернувшись, я приник к Катиной груди. Сердце бьется ровно. Дыхание глубокое.
Подполз повыше, стряхнул с рук песчинки и погладил ее щеку, лоб, лишенное волос темя. Поцеловал в губы. Сначала они казались неживыми, но вдруг дрогнули и ответили мне.
С большим трудом я заставил себя отстраниться.
— Катя. — осипший голос плохо слушался. — Лиен?
— Ксената? — донеслось в ответ. — Все получилось? Пол… Да?
— Не знаю. В голове бардак. Будто пчелы сошли с ума.
— У меня тоже… Будто у йови лопнула кора… — она тихонько хихикнула. Совсем не как Катя. Совсем как когда-то Нарт. Лиен проснулась окончательно.
Когда дерево йови перезреет, его кора разлетается от напора усиков, пружинками сжатых под ней в ожидании сезона дождя. Катя не знала этого. Я, кстати, тоже. Но я-то знал. Кто я теперь? Пол? Ксената? Ксенатопол? Полоксенат?
Я заржал в голос, как дикий конь. Ксенги не ржут.
— Катарсис, — донеслось из темноты брошенное Катей слово. Прозвучало оно как диагноз медицинской установки. — Меч свой огромный в ножны тогда опустил Ахиллес, покоряясь…
