Сергей Герасимов - Изобретение зла
- Эй! Ты там? - закричал Манус и осмотрелся.
Зеркало, пробитое пулями, посерело, заиграло сплетениями разноцветных нитей и показало комнату, две фигуры, склонившиеся у экрана, эру, закончившуюся несколько минут назад, но закончившуюся неотвратимо, отрезавшую прошлое так, как отрезает весенняя трещина жизнь плавучей льдины.
Ему стало так страшно, что он забыл о боли. Он ощущал боль, каждым трепетанием своих чувств, но боль была лишь фактом существования, а не причиной страданий. Причина страдания была превыше боли.
- Этого может быть, - немо прошевелились его губы, - это иллюзиия, я не мог попасть в игру. Я не мог оказаться внутри экрана. Ты меня слышишь?
Лицо того Мануса, который был снаружи экрана, повернулось и посмотрело на своего виртуального двойника. Виртуальный цепко впился взглядом во все пространство комнаты: пыль, легко опушившая блеск треугольного концертного блискально; поднятые жалюзи, палочка слабо ионизированного липетили (такая вкуснота, оставлял на вечер); деревянная линейка с выжженой буквой "В" подарок отца, настоящее слоистое дерево; мутно-голубой инфрасветильник, отгонявший ночные страхи; и везде часы, часы, часы, огненно дребежащие оранжевыми сотыми секунды. Целых восемь пространственных углов внутри насквозь настоящего параллелепипеда комнаты. Неужели это все может быть виртуально? А как же моя память? Лицо в зеркале ещё не завершило поворота.
- Очнись! - закричал виртуальный Манус, - это ты! Это ты с собой говоришь!
Посмотри на меня! Да посмотри же!
- Будешь орать - сотру. Еще только один звук! - проговорило лицо в зеркале и виртуальный Манус упал лицом в кресло и стал рвать ногтями оббивку. Шека кровоточила и он размазывал кровь по лицу. Он отчаяно старался плакать беззучно.
96
Он все ещё терся лицом о мягкое кресло, пахнущее потом и волосом. Он рвал ногтями обшивку и его пятки стучали по полу. Но, хотя его глаза были закрыты, он уже начинал видеть все свершающееся и неподвижное вокруг замерший от ужаса клочок голубого неба в оконном проеме, остывающее зеркало в пулевых дырьях, пыль, легко опушившая блеск треугольного концертного блискально; поднятые жалюзи, палочка слабо ионизированного липетили (такая вкуснота, оставлял на вечер); деревянная линейка с выжженой буквой "В" подарок отца, настоящее слоистое дерево; мутно-голубой инфрасветильник, отгонявший его ночные страхи; везде часы, часы, часы, огненно дребежащие оранжевыми сотыми секунды; мертвое тело, распростертое на полу в такой позе, что кажется исполняющим неподвижную джигу; и серебряные бабочки, порхающие под потолком, бабочки цвета потолка, видимые только по лепесткам прыгающих теней. Он понял что спит.
Он понял, что спит, ведь в его комнате бабочки не могли отбрасывать тени на потолок, его комната никогда не была освещена снизу, да и серебристых бабочек цвета потолка в комнате не водилось. Конечно, я сплю, подумал он, но отчего-то не насытился радостью этой мысли. Его щека и кожа на черепе совсем не болела, как то и должно быть во сне. Он уже почти проснулся, но пожелал перед концом сна заживления своих ран и тем продлил сон. Он провел рукой по щеке и рана затянулась. Сейчас он был на волосок от пробуждения. Сейчас он уже понимал, что он не Манус, что он не настоящий и не виртуальный юноша с мозгом ребенка, влюбленный в Машину всеми фибрами этого слабого мозга. Он уже предчувствовал приближение истины (так видишь, как приобретает очертания тело зубатого чудовища, надвигающееся на тебя из морской глуби, все ближе и ближе) он уже почти осознал себя немыслимо старым, нечеловечески несчастным сгустком памяти, вложенным в волосатый и потный шар мускулов, знающих только инстинкты.
Раздиратель проснулся. Только что он плакал во сне. Только что он вспомнил, до последних подробностей, свою прошлую жизнь трехсотлетней давности. Последняя картина: он, ревущий в кресло, тело на полу, и он же, гаснущий в зеркале, пробитом пулями. Я - это он, - вспомнил Раздиратель. Нет, он - это я.
Достаточно было одного страшного сна, чтобы пробудить его бессмертную память.
Он захотел наконец-то умереть, но вспомнил, что умереть не может, что он записан на бессмертной матрице и будет воспроизводиться снова и снова бесконечное число раз за бесконечное число столетий, которые всегда громадятся впереди.
Неужели это был я? - подумал он.
Неужели это был я? - беспомощно подумал Раздиратель. Неужели когда-то я был просто юным и беспечным человеком по проклятому сейчас имени Манус, я имел отца и отличный дом? У меня были обыкновенные худые руки и ноги, по утрам я плевал из окна на лысину садовника, а он кланялся мне, низко и подобострастно - и тогда я бросал ему монету? Неужели в то невероятное утро я потащил Магдочку играть?
Неужели я дважды попал в игру - в своем обличье и в обличье жуткого виртуального монстра СТС? Ему ещё не верилось, - что он вспомнил себя. Ему хотелось верить, что это был сон. Он вырвал клок кожи из своей груди, но кожа мгновенно восстановилась.
- Железяка, ты здесь? - спросил Раздиратель.
Его голос был тих, но глухо рокотал, как будто его грудь была набита ржавыми стальными шарами и шары перекатывались.
- Повежливее, не то пожалеешь, - холодно ответила Машина.
- Зачем ты это сделала?
- Что?
- Зчем ты снова засунула меня в игру? Ведь я Манус Ястинский?
- Ты был им триста лет назад. Теперь ты то, чем я захочу тебя сделать.
- Ты не имела на это права.
- Я получила на это право, когда спасла твой разум от распада, записав его на общую матрицу. Ведь ты не хотел умирать, помнишь? Да и сейчас ты дважды жив.
Ты сейчас стоишь здесь, болтая со мной, здесь, с внутренней стороны экрана. И ты же заканчиваешь игру со стороны внешней. Я помнишь, как ты утверждал, что никогда не попадешь внутрь? Ты думал, что я не смогу этого сделать?
- Ты сделала это только для того, чтобы доказать свою силу?
- Ничуть. Я старалась угодить тебе. Старалась сделать игру интереснее. Но хватит болтать. Иди и убей последнего.
- Где Магдочка?
- Ей повезло. В тот день она абсолютно погибла. Иди и убей!
- Я не хочу!
- Иди.
Раздиратель зарычал и заскакал по тесному коридору, проламывая доски пола.
Позади него уже оставалась груда разованых тел, - тел, успевших окоченеть. В живых оставался лишь человек в форме майора. Разорвать последнего.
97
Майор Томчин уже посадил последнюю батарею лучевика. Его одолевала слабость. Он не знал сколько дней или недель он находится внутри сверхпространственной трубы, судя по мочевому пузырю, дней шесть. За это время ему дважды удавалось поспать - по нескольку часов. Он ничего не ел. Один раз он попробовал мясо разрезанного чудовища, но его вырвало, как и всех остальных.
