Сергей Герасимов - Изобретение зла
Война ещё не закончилась, но значительно ослабела. И всем уже ясно, что она на излете. Уже нет силы, которая поддерживала её.
Я никогда больше не встретил Синюю, хотя до сих пор время от времени принимаюсь её искать. Где-то в глубине я знаю, что не переставал искать ее; я искал её в других женщинах, но находил лишь по фрагментам, которые никогда не складывались - пусть даже не во всю картину, но хотя бы в уголок картины. Я восстановил по памяти те три рисунка синим, и они выставлены в городской галерее, как образец наивного искусства. Если она сохранила оригиналы, то, возможно, она узнает копии и между нами протянется новая ниточка связи. Хотя она так сильно изменилась сейчас, что наверное, быстро станет мне чужим человеком. Я не верю, что вторая, её свеча тоже продолжает гореть.
Основным занятием моей жизни стало одиночество. Я не имею ввиду то одиночество, которое так или иначе знают большинство людей. Я редко бываю сам, у меня много друзей, среди которых двое хороших, да и женщины не сторонятся меня.
Но то одиночество, которое я ощутил в первое же утро без НЕЕ, не рассеялось.
Ведь она покинула нас. Нам ещё долго придется учиться жить самим. Но у меня есть и другие занятия, помимо одиночества.
Я занимаюсь историей и часто думаю о том, что все люди древности жили, видимые ею. Она видела и знала каждый миг их жизни. Они ели, пили, размышляли или подличали, а она смотрела на них сверху, невидимая и всепонимающая. Во все века и во всех уголках планеты её зрачок двигался вслед за нашими движениями.
Впрочем, она необязательно следили за всеми - скорее всего, она находила узловые точки в человеческой массе и влияла лишь на избранных. Она подстраивала их судьбы, сообразуясь с некоторой целью, ведомой лишь ей. Те люди называли это судьбой, везением или совпадениями, но теперь я знаю, что если ты оказываешься там, где не предполагал оказаться, то это Машина. Машина всегда наполняла жизнь чудесами, а люди были слишком самоуверены и прямолинейны, чтобы видеть эти чудеса.
Я научился их видеть и поэтому знаю, что Машина не ушла далеко.
Загорается чиркнутая спичка, выбросив шипящие перышки, замолкает; огонек съедает ребрышки, а потом уж и плоть дерева, палевый, окаймленный синевой; головка спички загибается кверху, будто хочет видеть твое лицо, любопытная; подсвечивает бордовым, не вполне остыв; вдруг выплевывает едко пахнущий дым, и сумрак становится текучим, волшебным, и ты негромко говоришь: "когда спичка погаснет, кто-то умрет", и тебе совершенно все равно, умрет безымянный кто-то или нет - безразлично, хотя преступное желание угадать стоит тут же, рядом, и выглядывает из-за плеча безразличия, и гримасничает; вот так бывает.
Иногда я знаю, что наша насквозь рациональная и протравленная научностью, как таранка солью, жизнь есть лишь черно-белый узор над плотной подкладкой из пушистых чудес; иногда я вижу яркую петельку нити, беззаконно поднявшейся к нам из той подкладки; иногда мне удается потянуть эту нить и, хотя она легко рвется, но самой возможностью бесконечного вытяжения показывает, как обширна та область, откуда она пришла. Мне неинтересны знахари и колдуны, водящие по воздуху ладонями; неинтересны кликуши, входящие в оплаченный транс; неинтересны парапсихологические феномены, надувающие жилы на потных лбах, и с напряжением, способным сдвинуть с места грузовик, сдвигающие с места пылинку, закрытую от них тройным стеклом неинтересны, потому что они не знают главного секрета, не знают и потому лгут, себе или нам.
Однажды я целую неделю был занят тем, что писал рассказ о пожаре - и всю ту неделю горели пожары окрест, сгорело даже весьма холодное место фабрика мороженого; в другой раз я рассказал женщине о странном зигзаге свой судьбы и в тот же день зигзаг повторился, и даже оставил после себя парочку следов - вот, мол, помни и верь; в третий раз хорошая девушка в сердцах пожелала плохой споткнуться и сломать себе шею - и плохая, ничего не зная о пожелании, споткнулась и сломала себе - не шею, а всего лишь руку и два ребра справа, но споткнулась как раз вовремя чтобы намекнуть на чудо; в четвертый - был надцатый по счету темнооблачный день и мальчик спросил: "когда же выйдет солнце?" "Через тринадцать минут", - ответил я, не думая, что мальчик станет смотреть на часы - но точно через тринадцать минут солнце показалось.
Руку, а не шею - всегда видишь недостроенность чудес, будто некто, как ребенок, бросается тебе навстречу с руками, раскинутыми для объятий, желая отдать всего себя, но вдруг останавливается, застеснявшись, и отворачивается, и идет в другую сторону. Так кошка, играющая в траве, замечает человеческий взгляд и начинает играть вдохновеннее, но переворачивается на лапы и притворяется серьезной, и ты чувствуешь совместный с нею стыд, ты, подсмотревший чужую тайну. И сбываются нелепейшие предсказания, вроде того, тринадцатиминутного; и исполняются проклятья, и трещат пожары, в которых ты никак не повинен, но какой-то изнаночной гордостью приписываешь их себе (да и мораль в таких, не редких случаях, тоже вывернулась наизнанку); и сумрак становится волшебным, и огонек ползет по спичке выше - медленный в пристальном свете внимания, медленный, как болезнь или старость - и уже почти касается пальцев - когда спичка погаснет, кто-нибудь умрет, - ещё секунда; и спичка гаснет, и в ларек на полной скорости врезается мотоциклист.
Вы думаете, что её нет над нами?
