Сергей Герасимов - Изобретение зла
- Не буду, - сказал я.
- Почему? - её голос упал.
- Из-за Синей.
- Так давай я её убью, - невинно предложила статуя.
- Все равно я люблю её больше чем тебя.
- Но ты можешь даже не любить меня, - сказала статуя. - Только говори, что любишь. Ты мне так нужен, - я же не могу не любить людей. Я так не хочу тебя убивать. Скажи, что любишь, хотя бы один раз.
- Не скажу.
- Ты бы мог остаться живым.
- Чтобы попасть черным человечком в новую игру, где меня все равно убьют? - спросил я.
- Но я бы защищала тебя и в следующей игре.
- Нет.
- Я не могу понять этого, - сказала статуя.
- Есть три вещи на свете, которые ты не можешь понять, - ответил я.
- Какие?
- Любовь, любовь и ещё раз любовь.
- Ты прав, - сказала она, - тогда прощай.
Она положила руку мне на грудь и помедлила, не решаясь придавить. Ее пальцы были холодными.
109
Зеленый уже совсем замерз. Он был одет тепло, но мороз становился совершенно яростен и непереносим. Иней намерзал на всем подряд, даже на тапочках, намерзал щетиной, так липнут опилки на сильный магнит. Но в трех метрах впереди доски забора были темными, не одетыми в ледяной панцирь. Пестрый уже давно скрылся за камнями. Но там так стреляют, его наверняка уже поджарили лучом. Если бы можно было просто спрятатться! Что-то жуткое творилось сзади: темнота стала синей, ветви дерева шевелились, пытаясь схватить его за воротник; по снегу пробегали странные существа, неподдающиеся описанию - ужас бесформенности. Но впереди было тоже жутко: там разгоралась пальба; небо стало почти светлым из-за зеленых лучей. Лучи доставали даже до облаков и облака отсвечивали зеленью. Там двигался хоровод зеленых вспышек - как северное сияние.
Но сзади было все же страшнее. Он решился и сделал шаг за черту. Всего только шаг. Но все же как страшно. Он отступил. Одно из бесформенных существ прыгнуло сзади, но промахнулось. Зеленый отбежал в сторону. Существо проскочило границу и быстро сгорело вопящим огненным комком.
Она положила руку мне на грудь и помедлила, не решаясь придавить. Ее пальцы ощущались как костяные. Рука была холодной, совсем холодной. Вдруг что-то случилось. Она замерла, как будто замерзла живая капля ртути.
Что с ней? - подумал я. Ее может убить только сбой в программе. А сбой в программе может устроить только гений или случай. - Что с ней? Статуя снова пришла в себя.
- Что это? - спросил я.
- Он уходит.
- Кто?
- Второй.
- Ну и что?
- Если уйдут двое, то я не смогу убить
всех, кроме одного.
- Это будет сбой в программе? - спросил я.
- Да. Игра закончится.
- Но кто уходит?
- Второй. Ушли Пестрый и Зеленый. Двое.
Еще несколько бесформенных теней приблизились из синей тьмы. Сейчас они двигались медленно и были похожи на облака тумана. Они заходили сразу и справа и слева, но они не хотели приближаться к границе. Они боялись подойти. Вдруг ближайшее быстро рванулось в его сторону. Зеленый закричал и, не оборачиваясь, бросился вперед. За границу игры.
Статуя снова замерла. Я выполз из-под её руки. Ее тело ещё жило, не до конца окаменев. Под кожей вяло напрягались и расслаблялись мышцы, пытаясь пробиться сквозь тяжкий каменеющий слой.
- Ты это сделала специально? - спросил я.
- Я ошиблась.
- Ты не можешь ошибаться, особенно в таких простых вещах. Ты же Машина!
- Я ошиблась.
- Я с самого начала тебя подозревал, - продолжал я, - ещё тогда, когда ты открыла окно и позволила нам троим подойти к границе. Ведь если бы двое сбежали, ты не смогла бы убить девятерых из десяти и игра бы сразу закончилась.
Я мог догадаться даже ещё раньше - тогда, когда ты сказала, что игра идет в девяти кварталах, а квартал это четырехугольник домов, ограниченный улицами. Ты подсказала мне. СПЕЦИАЛЬНО подсказала. Ты хотела, чтобы мы сбежали, ты специально подстроила этой сбой в программе! Ты не хотела никого убивать!
- Я должна была исполнять приказ играющего.
- Да, но ты в миллиард раз умнее любого играющего и ты запросто можешь его обмануть! Ты все сделала так, чтобы мы остались живы. Сколько человек ты убила в этой игре?
- Никого. Никого из десяти фигур. Все живы.
- Даже Светло-зеленый?
- Даже он.
- А Кощеев?
- Нет. Он не был человеком. Он был фантомом. Он был плохой копией тебя. Я стерла его.
- Жалко.
- Он не существовал.
- Все равно жалко. А люди в городе?
- Люди в городе убивали друг друга не по моему приказу, а по своей свободной воле. Единственное, что я смогла - записать их всех на матрицу.
- А во всех прошлых играх?
- Во всех играх все оставались живы.
- А физрук, зарезавший восьмерых?
- Ему это показалось.
- Разве такое может показаться?
- Бывают разные формы бреда. Сейчас он выздоровел и больше не видит галлюцинаций.
- Где он?
- В раю.
- Значит, все-таки умер?
- Пришла его пора, вот и все. Он родился ещё в четырнадцатом веке прошлой эры. Он был не физрук.
- А тот шрам, который у Черного на щеке?
- Это подделка.
- Но Манус был уверен, что он убил всех!
- Он был невнимателен.
- Ты его обманула?
- Я не могла его обмануть. Я дала ему иную форму правды. Есть много форм правды. Как много форм жизни или света. Как много форм лжи. Я люблю людей.
Рукой она придерживалась за стол. Стол треснул и статуя повалились на пол.
Сейчас она стала совершенно каменная без всяких признаков жизни. Мне было её страшно жаль.
Сначала у неё отвалились руки. Потом она начала рассыпаться вся. Я почувствовал головокружение и все поплыло перед глазами. Как жаль будет, если я пропущу все самое интересное! Я сопротивлялся изо всех сил. Последнее, что я увидел - прежняя дверь Синей Комнаты проступала на стене на своем прежнем месте.
110
В куцый остаток этой ночи успел втиснуться странный сон, досмотренный мною почти до конца. Когда я проснулся, мои глаза уперлись в голубоватое стекло с неземными льдистыми разводами; я не сразу понял, где сон, а где явь. Но явь была напористей: закашлял простуженный умывальник, завозились, перекликаясь, звуки голосов, и я понял, что вижу лишь оконное стекло, превращенное в сказку вымахавшим за ночь морозом. Я не шевелился, стараясь не испугать уже насторожившийся сон, но глаза открывались сами собою; светлая полосочка расширялась, расширялась, пока не вобрала в себя все: окно, стену, часть потолка, синюю спинку кровати и складчатую простыню.
Я поежился под одеялом и подогнул коленки - было прохладно.
В палату вошла Ложка. Она что-то искала. Черный начал свои шуточки сонно, без особой охоты. На нем был обыкновенный больничный халат с полосочками. Не черный. Мы утратили свои цвета и в первый момент я даже почувствовал что мир стал пуст, удивившись сам себе, - но сразу же понял, что теперь мир и вправду пуст, но не из-за цветов.
