Андрей Егоров - Балансовая служба
– Хорошее стихотворение, – одобрила колдунья, – смешное.
– Правда?
– Правда. Я бы на твоем месте продолжала.
– Хорошо, – согласился Иван Васильевич, – напишу еще что-нибудь, как только вдохновение придет. Оно меня не каждый раз посещает. Чаще всего какая-нибудь ерунда в голову лезет…. Ты знаешь, раньше со мной такого никогда не было.
– А все потому, что ты сильно изменился.
– Я и сам об этом думал, – признался Митрохин, – говорят, есть люди, которым тяжкие испытания идут на пользу. Наверное, я из таких. И мне нужно было побывать на рудниках, чтобы понять многое в себе и в окружающем мире.
– Это опыт, предначертанный тебе свыше. Не мы выбираем наш путь. Наш путь выбирает нас.
– Опять заговорила, как умалишенная, – Иван Васильевич покосился на колдунью с неудовольствием, – неужели нельзя изъясняться проще…
Грубостью он старался компенсировать тот хаос, что творился в душе. Сердце, когда он находился рядом с Медеей, начинало биться учащенно. А когда писал стихи, ее образ так и лез в голову. В результате получалась одна любовная лирика. Причем насыщенная таким яростным эротизмом, что он не рискнул бы поделиться ею даже с ближайшими друзьями. Что уж говорить о Медее! Митрохин пребывал в уверенности, что, если бы она увидела проникнутые горячим желанием неровные ямбы, отношения их стали бы совсем другими – колдунья не на шутку оскорбилась бы, а может, и вовсе выгнала бы эротомана из лагеря. Поэтому он тщательно скрывал основное направление своего творчества. Хотя в голове, когда он смотрел на «богочеловечинку», все время крутилось ранее сочиненное: «по циновке распластав тазобедренный сустав», «белой грудию своею, от которой я балдею», «а глаза, как два агата, смотрят, смотрят виновато» – строки, сочиненные в моменты самых ярких поэтических озарений.
Поэтические упражнения Митрохина в дальнейшем продолжились. Тем более что вскоре и погода стала под стать лирическому настроению Ивана Васильевича. Над всем северо-западом страны нависли тяжелые тучи, и пошли затяжные дожди.
Ночью и днем с неба лило нескончаемым потоком, как будто Черное божество задумало утопить защитников человечества, понатыкав дырок в небосводе. Возле лагеря текли полноводные мутные реки, заполнив пересохшие русла.
Больше всего Митрохина раздражало, что от всепроникающей влаги невозможно было укрыться. Шатер не спасал – даже пропитанная специальным составом ткань, считающаяся в отсталом Хазгаарде непромокаемой, не могла удержать воду.
Иван Васильевич дрожал от холода и отчаянно злился на Медею за то, что она потребовала оставить форпост Саркона – занятую ранее людьми крепость. Как хорошо было бы сейчас укрыться под ее каменными сводами, развести огонь, просушить одежду.
Он стоял, задрав голову, и смотрел, как летит липкая холодная морось. Серое беспросветное небо затянуто тучами до самого горизонта. Ветер, сопровождающий непогоду, рвет балдахины, налетает порывами на немногочисленные шатры. Капли собирались на лице, текли по щекам, забирались за воротник.
Отложив стилос и деревянный брусок, на котором он выцарапывал буквы стихотворений, Митрохин брал магический клинок и отправлялся упражняться, чтобы хоть немного согреться. Тренировочную площадку сделали в южной части лагеря.
Здесь всегда занимались несколько копейщиков и мечников. Тренировали их дезертиры из армии Саркона. Таких насчитывалось не меньше сотни.
В том числе несколько командиров наступательных отрядов, которых специально готовили к тому, чтобы вести воинов на убой – в лобовую атаку, забрав с собой перед смертью как можно больше солдат неприятеля. Воины из легионов Саркона действительно многому научили людей – они знали множество приемов владения холодным оружием. Митрохин советовался с ними насчет наступательной тактики, его интересовало, как будут действовать джинны на поле боя, он планировал ответные действия людей.
Дождь прекратился так же внезапно, как начался. Сквозь тучи проглянуло солнце, залив долину ярким светом, и на душе у Митрохина потеплело.
Он кинулся к колдунье. Медея встретила его улыбкой.
– Пора выполнить свое предназначение! – сказала она. – Ты должен воодушевить люде" на борьбу.
– Но как?! – поразился Иван Васильевич. – Они и так стараются, тренируются.
– Поговори с людьми. Я сделаю так, что все они соберутся и выслушают тебя.
– Ну… ладно, – согласился Митрохин. – Только давай завтра.
– Хорошо. Будь готов!
* * *Утром люди выбрались из шатров и из-под балдахинов и столпились, ожидая выступления оратора. Митрохин забрался на возвышение, с сомнением оглядел притихший народ. Конечно, необходимость толкнуть речугу, очевидно, назрела, но что именно говорить, чтобы вызвать всеобщее воодушевление, он не знал. Нет, разумеется, он размышлял на досуге над этим вопросом и даже набросал в уме кое-какие тезисы. Но сейчас все они таинственным образом улетучились, оставив в голове зияющую пустоту.
– Значит, так, граждане Хазгаарда, – сказал Митрохин, с трудом подбирая слова, – задача у нас, с одной стороны, очень сложная, с другой – мнэ-э-э, очень простая – мы должны дать отпор угнетателям трудового народа… – Он запнулся, почувствовав, что похож на известного политического деятеля, который задвигал что-то подобное, стоя на броневичке. Впрочем, ситуация похожая, одернул себя Иван Васильевич, вот и слова те же.
Правильно мужик говорил. Так что отбросим лишние рефлексии и будем просто толкать речугу.
– Правильно говоришь! – выкрикнул кто-то из толпы, подтверждая мысли Митрохина, что всех ораторов и борцов за свободу объединяет единая лексика и стесняться ее не стоит.
– Правильно… ну, хм… Вся власть народу, – объявил бывший банкир, воодушевленный успехом, – а землю… землю, конечно, крестьянам.
– Да-а-а! – волной прокатилось по полю.
«Поддерживают», – отметил для себя Митрохин не без удивления и, заражаясь от толпы энтузиазмом, заорал:
– Каждому по способностям, от каждого по возможностям… – Напряг мозги и припомнил:
– Для нас важнейшим из искусств является кино.
После этого откровения народ притих, но Митрохин этого уже не замечал:
– Бесплатная медицина, товарищи, бесплатное образование, повесить всех кулаков, непременно повесить, разрешить крестьянам продавать излишки зерна, мы создадим трудовые коммуны и обеспечим для пролетариата такую жизнь, такую жизнь… Диктатура пролетариата, товарищи, – вспомнил Митрохин известную цитату из Владимира Ильича Ленина, – это завоевание пролетариатом такой политической власти, которая позволит ему подавить всякое сопротивление эксплуататоров. И мы это сделаем, товарищи! Ура! у Тут он почувствовал, наконец, что серьезно перегнул палку, и смущенно замолчал. Речь не могла дойти до слушателей хотя бы по причине того, что таких слов, как «пролетариат», «диктатура», «политика», и прочих в языке народа Хазгаарда попросту не было, ему пришлось заменить их русскими. Хотя для слова «кулак» он нашел замечательный аналог, да и такое понятие, как «эксплуататоры», тут же на месте, по горячим следам, он разъяснил «трудовому народу».
