Виталий Мелентьев - Индия, любовь моя
Левой рукой он прижимал белку к груди, а правой включал обзорные телевиды, передавая их информацию в каналы кольцевых традевалов. И все, кто был занят в кольцовке, и те, кто следил за ней у экранов своих телевизоров, увидели, чем живёт в эти минуты тайга.
И первые космы позёмки, и мглистые тучи снега над качающимися вершинами, и стада коз, уходящих от ветра и снега в лощинки, и прижавшиеся друг к другу лосиные стада на фермах, и всё то огромное, из чего складывалась зона Белого Одиночества в эту страшную в своей ярости весеннюю пургу. Потом он подключил звук, и в миллионах домов завыл ветер, затрещали деревья и, как вопль о спасении, пронёсся далёкий, всхлипывающий от ужаса и напряжений вой тундрового волка: он ушёл от пурги под защиту деревьев и теперь звал своих отстающих сородичей.
Андрей между тем подошёл к традевалу, сел в кресло и помазал беличью лапку анестезирующим раствором, потом вскрыл нарыв и заговорил:
— Вы сидите сейчас в тепле, за вашими окнами весна. У одних капель, у других цветение, третьи изнывают от жары. А здесь белое безумие. От него страдают маленькие братья. Глупые и бессловесные. И уж если они поняли, что человек может их защитить и спасти, то я надеюсь, что и вы поймёте, как важно то, что мы предлагаем. А мы предлагаем совсем немногое. Всего лишь поделиться тем, чего у каждого в избытке. У нас тут холода, у вас жары. У нас снегов, у вас тёплого дождя. Всего-то и требуется отдать другому толику ненужного. А когда мы поделимся, каждому станет немного легче. Вот и всё. Если вы поймёте это, всё остальное всего лишь техника.
Он наложил пластырь на лапку, устроился поудобней в кресле и положил белку на изгиб локтя. Она поворачивалась, несколько раз взглянула на него своими блестящими бусинками и вдруг сладко, по-детски беспомощно зевнула. Андрей погладил её и сказал:
— Извините эту задержку кольцовки. Но у меня, право же, нет свежих мыслей.
Белка накрылась распушившимся хвостом и стала тихонько посапывать. Это был новый звук в балке. Новый и приятный. Пищал контакт, и сопела уставшая от боли, бессонницы и холода молоденькая белочка. А традевал молчал. На нём проплывали сосредоточенные и потому слегка грустные лица государственных деятелей, их консультантов, учёных, инженеров. И все они смотрели на маленькую, глупую белку, посапывающую на сгибе локтя Сырцова.
— Собственно, коллектив нашего института, — нерешительно сказал бирманец, — в принципе и не возражал. Нас интересует лишь техника… И окончательное направление коридоров. Наши предварительные подсчёты показали, что осуществление проекта позволит нам потеснить джунгли и, следовательно, болота.
Говорили другие, уточняли возможности и трудности, но никто, ни один человек не протестовал, собственно, против проекта. Кажется, и в самом деле начиналась техника. Но, странно, каждый, говоря и даже споря, смотрел не столько на собеседника или оппонента с экрана, не на Андрея, а на маленькую спящую белку. Она стала членом совещания, его неотъемлемой частью.
* * *
После окончания кольцовки Андрей сидел в кресле и курил, выдувая дым на сторону. Не хотелось двигаться и, кажется, думать. Просто было хорошо. В нём свершалась какая-то незримая и ему самому непонятная деятельность, мешать которой было бы смешно и неразумно. Пусть идёт так, как идёт. Но тут, как назло, зазвенел телевид.
— Поздравляю вас с успехом, — сказала дежурная. — Теперь вы не задержитесь в наших местах?
— Нет, почему же?.. Распахать поле, засеять его, подышать запахом свежеподнятой земли… Нет, этого я, пожалуй, не уступлю никому.
— Но ведь ваша главная работа… Она же для всех…
— А разве сев не для всех?
— Да, но уровень…
— В конечном счёте всякий уровень зависит от того, куда его поднимет работник. Если я вернусь сейчас, я не столько помогу в главном, сколько помешаю: нет мыслей и идей. Так пусть решаются сложные теоретические и дипломатические вопросы. Пусть окончательно договорятся. А тогда… Тогда, вероятно, появятся идеи и у меня. Ведь самые лучшие мысли приходят неожиданно, ассоциативно. И, как правило, во время физической работы. Вы этого не замечали?
— Нет… Мне как-то не приходилось заниматься ею. Я ведь врач…
— Жаль. Тогда вы не используете возможностей Белого Одиночества. Главное в нём — ощущение своей значимости, своей силы в борьбе со… ну, скажем старинным термином — слепыми силами природы. И если вы… Кстати, а почему вы очутились здесь? И почему вас весной не тянет вдаль?
Она помолчала и потупилась.
— Я спрашиваю это по праву человека, секрет которого известен. Но если вы хотите…
— Семь лет я провела в космосе. Сейчас там муж. К нему я не долечу… Быть в космосе не могу: меня стал угнетать его лучащийся мрак.
— Вы очень любите мужа?..
— Да.
— И будете ждать… хоть всю жизнь?
— Да.
Они помолчали, и, когда оба поняли, что думают об одном и том же, женщина сказала:
— Она тоже будет ждать вас.
— Вы уверены?
— Да.
— Может быть, вы передадите телеграмму в Мадрас?
Она задумалась, потирая лоб пальцем с изумрудным ногтем. Потом тряхнула золотистыми волосами.
— Не нужно. Напишите обыкновенное письмо.
— Вы думаете, что она будет ждать?
— Да. Ведь она женщина. У женщины главное — надежда. Если есть надежда, есть вера — она будет ждать.
Он легонько прижал белку. Она поворочалась и вздохнула.
— Ну, вот видите… Значит, я обязан окончить сев… А уж тогда…
Она засмеялась. Впервые за всё время их телевидного знакомства.
— Всё-таки настоящие мужчины очень похожи друг на друга. Как только они обретают веру, так немедленно отходят от того, в кого верят. Мой такой же: «Если бы я тебе не верил, я не согласился бы на экспедицию».
— Настоящие мужчины бывают только тогда, когда они встречают настоящих женщин.
Андрей сказал это так назидательно, что сам рассмеялся. Она удивлённо спросила:
— Чему вы смеётесь?
— Я изрекаю истины.
— Над добрыми истинами не смеются.
— А, полно! Смеяться можно над всем, если… если тебе радостно.
— Ах вот как… Ну что ж… Кончайте сев и занимайтесь земными делами.
— А вы всё ещё в космосе?
— Да. Пока его нет на Земле, я всё ещё в космосе.
Они распрощались, но сейчас же включился Борис:
— Старина, ты здорово использовал форсаж.
— Не понимаю…
— Белка сыграла великолепно. Ты её долго дрессировал?
Что-то в настрое этого вечера нарушилось. Внутренняя деятельность прекратилась. Стало грустно, и Андрей поморщился.
— Значит, и в самом деле… — растерялся Борис.
