Ольга Онойко - Лётчик и девушка
Он закрыл глаза, вслепую отпер кокпит и сдвинул стеклянную крышу на два пальца. Ворвался ветер, холодный и влажный, полный живительного дыхания джунглей. В воздух изрядно было домешано эфира: горький свежий аромат деревьев Адири окрасился его опротивевшим пресным запахом. Но после эфиросферы это был воздух рая.
Лётчик отдышался и полез за картами.
Элис уверенно держал угол кабрирования, и угол обзора рос. Лётчик настраивал бинокль, сверялся с картами и показаниями приборов и напряжённо всматривался в горизонты, задёрнутые пологами дождя. Судя по всему, точка входа оказалась малоудачная. Западный край Адири. До чёртова Синлапа несколько часов пути по стране бурь. «Слишком опасно, — думал лётчик, торопливо перелистывая страницы офицерского атласа, — нас обоих здорово потрепало. Можем не дойти. Должны же здесь быть другие города! Хотя бы посёлки. Добраться на колёсах будет куда проще…»
— Смотри! — крикнул вдруг Элис, — город!
Триплан сам повернул налево и заложил вираж, спускаясь по огромной полуокружности. Лётчик едва успел взяться за штурвал.
Они поднялись высоко. Отсюда джунгли Титана, омрачённые тенью гигантской тучи, походили на тёмный океан. Стройной чередой шли волны холмов. Листва на их гребнях тревожилась, и по океану пробегали длинные косые полосы глянцевого мерцания.
— Город! — радовался Элис, — город нашли! Я полосу вижу! А-э-ро-дром! Парень, пошли вниз! Пошли вниз, я тебя прошу! У меня сейчас винт отвалится. У меня элероны заклинило. У меня все стрингеры болят. Парень, ну пожалуйста!
Лётчик усмехнулся. Элис, конечно, преувеличивал: получив серьёзные поломки, он бы орал как резаный и уж точно не ходил бы виражами.
Но им действительно пора было вниз.
Теперь и лётчик различал вдалеке вырубки, рассёкшие море лесов, а ещё проспекты и здания — прямые линии и прямые углы, бесспорные следы приложения человеческих рук.
Элис весело мчался к безымянному городу. Лётчик предоставил триплану полную свободу. Сам он тем временем безуспешно пытался найти город на карте и всё больше сомневался, что правильно определил местоположение точки входа. Возможно, они находились гораздо южней, чем он счёл ранее.
Дождь усиливался, превращался в ливень. Элис заявил, что намок и хочет в ангар. Лётчик небрежно ответил, что только от Элиса зависит, как скоро он там окажется — и мощное ускорение вдавило его в спинку кресла. Лётчик расхохотался. В кабине воняло эфиром и рвотными массами, он страшно устал, был неимоверно грязен, но всё равно находился в превосходном расположении духа. Близился конец пути — и этого, малого пути, и пути большого. С Титана лётчик намеревался стартовать к неподвижным звёздам.
Он представил, как техники безымянного аэродрома станут изумляться его безумию, и засмеялся снова.
В конце концов город на карте он всё же нашёл.
Город назывался Ган.
…Лётная полоса местного аэродрома оказалась настолько же хуже раннайской, насколько Северный Раннай уступал великолепному Торнасуку. В сущности, это была уже и не полоса. Даже на сжатое поле возле венерианского хутора садиться было удобней. Покрытие полосы разбивали широкие трещины, она утопала в грязи и терялась в траве. Здания далёких терминалов смотрели слепо и казались совершенно безлюдными.
Лётчик выругался. Напрашивалась мысль, что аэропорт заброшен. Предстояло пешком добираться до Гана, по распутице и под проливным дождём, а прежде того найти сухое место для Элиса и для себя, потому что перед таким марш-броском нужно было отдохнуть хоть немного. Сильней всего удручало отсутствие горячей воды.
И в тот момент, когда лётчик подумал о бане, Элис подвернул колесо шасси. Очередная колдобина оказалась слишком широкой. Триплан развернуло на сто восемьдесят градусов и отнесло в сторону, в глубокую яму. Послышался жуткий треск, похожий на треск костей.
Лётчик похолодел.
Он висел на привязных ремнях. Перед носом, в серой мгле дождя жалко махал элисов винт. Самолёт косо стоял в яме на краю полосы и молчал.
— Элис… — неуверенно окликнул лётчик. Сердце грохотало от ужаса. — Элис!
Корпус триплана заскрипел, разразился диким скрежетом и застонал навзрыд.
— Элис, что с тобой? — Лётчик стал торопливо отвязываться. — Элис, скажи что-нибудь!
Ответом был ещё один мучительный стон — и молчание.
Лётчик выскочил из кокпита, обежал яму по краю, прижал ладони к ещё тёплой алюминиевой обшивке на носу.
— Элис, очнись! Элис!
Самолёт тяжело покачнулся. Двигатель его затих, медленно стал замирать винт. Почти спокойно триплан произнёс:
— Я сломал лонжероны. На левом нижнем.
Лётчик выдохнул и сел прямо в мокрую траву. Дождь хлестал его по непокрытой голове, заливал лицо и ледяными пальцами пробирался под комбинезон. Ужас встряхнул, как хороший кофе, он ещё не прошёл совсем, поэтому холода лётчик не чувствовал.
— Я-то думал, всё совсем плохо, — пробурчал он.
— Всё очень плохо, — несчастным голосом сказал Элис.
— Но не совсем же. Можно починить.
— А кто? Кто чинить будет? — судя по голосу, Элис чуть не плакал. Лётчик испугался, что у него в придачу к лонжеронам потечёт масло. — Здесь же никого нет! Пусто!
— Ничего, — ободряюще сказал лётчик. — Я найду кого-нибудь. Пойду в город. Там должен кто-то найтись.
Но Элис при этих словах содрогнулся. Проволочные расчалки заскрипели и взвыли.
— Парень, — сказал триплан тихо, с выражением глубочайшего ужаса, — если ты меня здесь оставишь, я заржавею и сгнию. Очень быстро.
Лётчик закусил губу.
— Я же обещал, что тебя не оставлю, — сказал он. — Мне только в город сходить надо. Я тебя парашютом накрою.
— Я стою в болоте! — крикнул Элис и снова всхлипнул: — Что мне с того парашюта…
— Вытащим тебя из болота.
— Ты меня не вытащишь. Во мне весу две тонны. А сам я не выеду. Почва мягкая, буксую я.
— Одеяло подложим. Выедешь. Давай-ка не тянуть, а то правда размокнешь.
Лётчик решительно встал и принялся за дело.
Дело шло тяжело. От голодовки, тошноты и усталости он ослабел. Природой лётчику дано было крепкое телосложение, но сейчас руки и ноги его были как ватные. Он злился. Он даже прикрикнул на Элиса, когда тот начал выть, что у него болит сломанное крыло. Не до игр было. Элис слишком любил играть в телесность — у него постоянно что-то болело, чесалось, мёрзло и затекало. Лётчик знал, что он просто напуган.
Колёса шасси медленно вращались, вымешивая мягкую почву. Одеяло тонуло в ней. Мотор надрывно взрёвывал, Элис с натугой подавался вперёд — и снова падал. На пятой попытке упал и лётчик. Его опять начало мутить. Содержание эфира в атмосфере Титана было всё же слишком высоким. В сочетании с высокой влажностью это сводило с ума. Элис ныл-ныл, потом умолк и только честно старался выбраться. Дождь безжалостно молотил его по крыльям и лётчика — по плечам.
