Ольга Онойко - Лётчик и девушка
Колёса шасси медленно вращались, вымешивая мягкую почву. Одеяло тонуло в ней. Мотор надрывно взрёвывал, Элис с натугой подавался вперёд — и снова падал. На пятой попытке упал и лётчик. Его опять начало мутить. Содержание эфира в атмосфере Титана было всё же слишком высоким. В сочетании с высокой влажностью это сводило с ума. Элис ныл-ныл, потом умолк и только честно старался выбраться. Дождь безжалостно молотил его по крыльям и лётчика — по плечам.
Последние силы таяли. Глаза вместе с дождевой водой начинала заливать мгла.
Лётчик впервые подумал, что, возможно, здесь его путь будет окончен.
Лётчик лежал навзничь, а Элис склонялась над ним.
Она звенела и переливалась, мерцала и дышала — призрачная, но тёплая. Её кости, мышцы, сосуды и жилы были созданы из света и пели. Глаза её смотрели с любовью. Она была самой нежностью. Её безмерная красота не слепила, а притягивала.
— Лети ко мне, — сказала она хрустальным шёпотом, — лети, не задерживайся, лётчик.
Лётчик улыбнулся Элис, и её образ стал расплываться. Синие глаза на белокожем лице показались синими облаками, плывущими по светлому небу, по серебряному небу неподвижных звёзд…
Лицо Элис изменялось.
Кожа темнела, по ней пролегали морщинки. Выцветали глаза. Ярко-синее платье становилось заношенным тряпьём. Горе утраты захлестнуло лётчика горькой волной, в отчаянии он потянулся к Элис, пытаясь вернуть её, и вдруг окончательно потерял.
Он лежал навзничь на траве, промокший и грязный. В пелене измороси вдали блёкло алели крылья Элиса, а над лётчиком склонялась старуха, замотанная в дождевик поверх ветхого тёплого пальто.
— Очнулся! — торжествующе сказала она. — Ну всё, теперь не уйдёшь.
— Что? — пробормотал лётчик.
Старуха выпрямилась и поправила платок. Переступила по грязи ногами в тяжёлых мужских сапожищах.
— Хорош валяться, вставай, — велела она. — И так простуду уже схватил, поди. Пошли. У меня печка топится. Каши наготовила я сегодня на роту, как знала. Пошли, пошли! — и она потянула его за рукав.
Лётчик перекатился на живот, не без труда поднялся на четвереньки и посмотрел на Элиса.
Элис стоял чуть одаль, на лётной полосе, посреди большого целого куска покрытия.
Не в яме. Не наискосок, упираясь в траву краем здорового нижнего крыла и топя шасси в грязи. Нет, Элис стоял прямо и на твёрдой дороге. Более того, у него работал двигатель, на половинной мощности, как положено перед рулением. Вид у триплана был напряжённый и, похоже, испуганный.
— Как?! — только и выговорил лётчик. — Элис, ты… сам?
Над ухом хрипло расхохоталась старуха.
— Поехали, — повторила она. — В сухости разбираться будем.
Она повела пилота и самолёт не к ангарам, а к полуразрушенному зданию терминала. В ангарах, по её словам, не осталось ни одной целой крыши, все текли. Часть стены терминала обвалилась, постройка выглядела ненадёжной, и всё же старуха уверенно направила Элиса под навес, образованный остатками второго этажа. Лётчик хмурился, глядя на кирпичную крошку, но возражать не решался.
Триплан нервно хихикал и пытался пошутить насчёт того, что мало какой самолёт видел терминал изнутри, разве что такой, который падал прямо на крышу.
— Помолчи, — велела ему старуха и обратилась к лётчику: — Вот дело! Теперь идём ко мне. Тебя согреть надо. Эх, нечего у меня выпить! Тебе бы мужику в самый раз было… — она махнула рукой. — Зато вода горячая есть.
— А я? — робко скрипнул Элис.
— А ты тут подождёшь, — сурово ответила старуха, и самолёт смолк. Кажется, он её боялся. Лётчик мог только изумляться происходящему. Но он чувствовал себя настолько вымотанным, что не задавал вопросов.
Он забрал из Элиса сумку с одеждой, похлопал триплан по фюзеляжу и зашагал следом за старухой.
Старуха жила в паре километров от бывшего аэропорта, в большом доме, тёмном от влаги и времени. Хозяйкой она оказалась на диво крепкой, в одиночку управлялась с целым хутором. Глаза разбегались — столько было вокруг хлевов и сараев. Из конуры вылезла мокрая собака и залаяла на лётчика. Издалека ей долгим мычанием ответила корова.
— Старая корова-то, — пожаловалась хозяйка, — а новую где возьмёшь… Старая не родит, да и быка не найти. Что делать, ума не приложу. Лучше бы коз завела. И корову, и овец бы заменили. И молоко, и шерсть.
— У вас и овцы есть?
— Овцы, куры, свиньи. А как жить-то? Теперь иначе не жить.
Ворота, как заметил лётчик, запирались от животных, а не от людей. Вслед за старухой он прошёл через двор, разделённый желобами для стока дождевой воды, нырнул в сумрачные сени, где было даже холодней, чем на улице, и оказался, наконец, в доме — прибранном, выскобленном, полном шитых салфеток и кружевных скатертей. Потрескивал огонь в печи. Лётчик вдохнул сухой и чистый, будто отстиранный воздух, и голова у него закружилась — так потянуло в сон.
— Погоди! — громогласно велела старуха. — С тебя грязь кусками отваливается! Мойся иди. Потом покормлю.
Вместо бани старуха имела хитро устроенную ванну. Резервуар с водой грелся прямо от домовой печи. Лётчик с наслаждением вымылся, замочил в ванне комбинезон, надел чистое и вернулся в дом, где вкусно пахло съестным. Старуха стряпала ужин, с натугой резала вяленое мясо. На столе дымилась каша в горшке.
Только через несколько минут лётчик вспомнил, что не спросил у спасительницы её имени.
Старуха расхохоталась.
— Лута, — сказала она. — Лутой меня называют. А ты…
Лётчик только набрал воздуху в грудь, как она прогремела:
— Грешен!
Лётчик вздрогнул и выронил ложку.
— Грешен! — страшным голосом повторила старуха, поднявшись. — Зачем демона улестил? В уме ли был? Только бабам дозволено смирять демонов. За то у баб каждый месяц отнимают крови, только на срок тягости попущение дают… А ты кто? Теперь тебе злосчастье будет. Зачем взял демона?
Лётчик прикрыл глаза, медленно выдохнул и вдохнул. «Бедная женщина, — подумал он. — Не в своём уме, должно быть. Почему она здесь одна, без опёки?… Как она справляется?…»
— Какого демона… уважаемая Лута?
Старуха резко осела на стул и гулким шёпотом проговорила:
— Не знаешь?
— Не знаю.
— Вот и не знай.
Может, она и была не в своём уме, но вести хозяйство это ей ничуть не мешало. Наутро лётчик даже устыдился, обнаружив, что ночью она выстирала его одежду. В сухости и жаре возле печи комбинезон успел высохнуть, только зимние сапоги внутри остались ещё сырыми. Встала старуха до зари и пожарила для гостя исполинский омлет. Лётчик отяжелел после такого завтрака.
