Родриго Гарсия-и-Робертсон - Старая вера
Слова превратились в бессвязные рыдания, женщина продолжала цепляться за ноги Анны. Мальчик был напуган, но, кажется, к этому чувству у него примешивалась обида. Похоже, ему порядком надоело, что его постоянно сравнивают со старшим братом.
— Леди Анна, — Эллиот решил прекратить этот поток слов и слез. — Я не хочу проливать кровь невинных, но на моей стороне и английский и шотландский законы.
— Странно слышать от тебя такие речи, братец. В тебе что, пробудилась жалость к людям? — насмешливо спросил Джок.
— Наоборот. Я делаюсь пьяным от запаха крови, если я разойдусь, меня потом трудно остановить, — так же насмешливо парировал Эллиот.
Монахиня подошла к стоявшим на коленях женщине и мальчику и помогла им встать.
— Пойдемте, я поведу вас... Я знаю одно место, недалеко отсюда... Они не смогут погубить нас всех. А души погибших от руки злодеев попадут в рай...
Сильным голосом монахиня вдруг запела гимн «Adeste Fideles». Анна, словно пригвожденная к земле, стояла и смотрела, как Эллиоты сгоняют людей с мест, осыпая их ударами прикладов и подгоняя длинными копьями.
Голос монахини зазвучал с удвоенной силой:
За мной!
С верой и радостью в сердце!
За мной!
Мы пойдем в Вифлеем!
Образ девочки-лани встал перед Анной. Она смотрела вслед седовласой монахине, за которой длинной цепочкой шли люди. Монахиня держала за руку мальчика, доверчиво льнувшего к своей покровительнице. Долго еще долетали до ее слуха слова молитвы:
Возлюбим же, братья,
Господа нашего!
Возлюбим же, братья,
Господа нашего!
Вознесем Ему хвалу!
— Она похожа на ту овцу с колокольчиком, что ведет за собой все стадо. — К Анне неслышно подошел Джок.
Графиня обессиленно опустилась на пень.
— И эта овца обречена на заклание. Никого не остановит то, что она женщина. Парламент Елизаветы выпустил новый и всеобщий закон о ведьмах, так что петли для женщин снова войдут в моду.
— Всегда находятся те, кто жертвует собой в трудные времена. А сейчас они, увы, именно такие.
Анна уронила голову на руки и зарыдала. Ее тело сотрясалось от долго сдерживаемых слез. Джок обнял ее, но Анна не обратила на это внимания. Ей было уже все равно. Какая разница, кто ее обнимает, просто посторонний мужчина или оборотень. У нее не осталось ни мыслей, ни чувств, она хотела только одного — выплакаться, упасть на снег и больше никогда не вставать.
Она позволила Джоку увести себя в хижину и усадить за дощатый стол. Джок наполнил большую кружку бледно-золотистой жидкостью из невзрачного дубового бочонка.
— Выпейте, вам полегчает. Это Вода Жизни.
Дрожащими руками Анна поднесла кружку к губам и отхлебнула. Напиток напоминал по вкусу бренди, только был более крепким, хотя и не обжигал желудок.
— Я должна была пойти с ними, но мне стало страшно. Джок наполнил ее кружку до краев.
— Пейте, это все, что вам нужно сейчас сделать. Они скоро вернутся обратно. Я тоже много раз хотел свести счеты с жизнью, но от такой глупости меня всегда спасала мудрость Джона Ячменное Зерно.
— Ячменное Зерно? — Анне не доводилось слышать о философе с таким странным именем.
— Его мудрость заключена здесь, — Джок похлопал ладонью по кружке. — Мы варим Воду Жизни из ячменного солода. Сначала его жнут серпами, потом молотят цепами, потом варят в кипятке, и тогда Джон Ячменное Зерно отдает нам свою кровь. Она согревает наши тела и веселит душу.
Анна пристально посмотрела на этого язычника, сидящего напротив.
— Такая мудрость не для меня. Когда мы были вынуждены бежать на юг, я предала свою жизнь в руки Господни. Я хотела, чтобы вернулись былые времена, я готова была умереть за Старую
Веру.
— Старая Вера! — презрительно повторил Джок и засмеялся. Ему вторило насмешливое кудахтанье старухи.
— Для вас это ничего не значит. Но множество людей отдали свою жизнь, чтобы сохранить Веру. Мы не хотели кланяться английской королеве.
— Можно подумать, вы видели меня, склоняющим голову перед эдинбургским регентом. А между прочим, Эдинбург будет поближе Лондона. У вас есть союзники в Риме?
Анна бросила на него взгляд поверх кружки:
— Папа молится за нас, но не хочет портить отношений с Елизаветой.
Хотя среди мятежников было много папистов, Рим предпочитал иметь дело непосредственно с Лондоном.
Анна говорила, словно отвечая собственным мыслям:
— Что нам оставалось? Из Лондона прислали уполномоченных, они позакрывали монастыри, разграбили аббатства — даже серебро с алтарей, даже свинец с кровель. Нам не оставили ничего. Монастырские сады, некогда цветущие, вырубили и вытоптали, обители для бездомных путников снесли, отняли даже колокола, что звонили к заутрене. Когда Марию заточили в темницу, мы поняли, что прошлого не вернуть. А потом Тома с Вестморлендом вызвали в Лондон, чтобы бросить в Тауэр...
— А что было дальше?
— Дальше? Мы бежали на юг. Редесдейл и Тайндейл выставили конницу, Альнвик и Варкворт не побоялись открыть изгнанникам свои ворота, в Дерхемском соборе мы сожгли новые молитвенные книги и отслужили мессу так, как предписывает Старая Вера. Это было потрясающее зрелище. Простолюдины, горожане, лорды, крестьяне пели, охваченные единым порывом... — Анна сделала еще глоток. По углам убогого жилища плясали отблески пламени. — На дворе стоял ноябрь, но всем казалось, что пришла весна... Потом мы достигли Йоркшира и не узнали его. Опустевшие деревни, разрушенные церкви, превращенные в загоны для скота. Вековые леса вырубались, на их месте вырастали угольные шахты... И никто не пошел за нами. Только нищие на дорогах...
— И тогда вы повернули домой?
Она позволила ему снова наполнить ее кружку.
— Теперь, леди, вы видите, до чего доводят глупость и упрямство. Вы думали, что вся эта разношерстная толпа станет как одна семья. Но лорды и простолюдины никогда не будут едины...
— Мне нужно было пойти с этими людьми, но я испугалась, — продолжая думать о своем, сказала Анна.
— Конечно, вы испугались. Я-то знаю, что такое тюремные решетки и каково это — чувствовать пеньковую веревку на шее. Я тогда молил небо, чтобы вместо меня им попался какой-нибудь другой бедняга...
— Нет, я не этого боюсь, после Йоркшира я больше не чувствую себя в руце Господней, не слышу голоса Марии, я боюсь, что умру, не получив отпущения грехов.
— Глядя на вас, леди, трудно поверить, что вы такая уж закоренелая грешница. Ну как, вы исповедались в том святилище?
— Я молилась сегодня, но не в святилище, — Анна опустила глаза, уставившись в кружку.
