Джон Уитборн - Рим, папы и призраки
[Гемистианская школа - Георгий Гемист Плифон (1355-1450/52). Византийский философ и ученый. Пользуется известностью как распространитель "Географии" Страбона на Западе (чем косвенно повлиял на открытие Америки Колумбом), основатель Философской академии в Мистре (Греция); автор социальных методик, использовавшихся Византийской империей, стремился заменить православное христианство ревизованным неоплатонизмом. Посетив Италию, возродил в Европе интерес к Платону после столетий средневековья, прошедших под знаком учения Аристотеля. Он вдохновил Козимо Медичи на создание знаменитой Платоновской академии во Флоренции. Его школу мышления ревизовал и популяризировал недоброй памяти Сигисмондо Малатеста из Римини. Во времена адмирала Солово она пользовалась умеренной популярностью, так как Малатеста доставил кости Плифона из Греции (наемником венецианцев он сражался там против турок) и выставил их на поклонение в церкви св.Франциска в Римини. За эти и еще худшие грехи папа в 1462 году "канонизировал аду" злодея Сигисмондо.]
– Достопочтенный мастер, - сказал рыцарь ордена св.Иоанна. Греческий скорее всего не был его родным языком, однако слова звучали безупречно и обходительно. - Я могу поведать лишь о небольшом успехе и заметной неудаче…
– Я знаю вас, капитан Жан, - улыбнулся старый ученый, - ваша неудача была бы славным триумфом для обычного человека. И ваша прошлая служба нашему делу искупит тысячи катастроф. Итак, рассказывайте, не страшась осуждения.
Прежде чем продолжить, рыцарь оценил высокую похвалу.
– Я выяснил судьбу интересующего нас человека, однако не сумел отыскать его труп.
– Как так? - поинтересовался ученый.
– Море поглотило его, а оно с неохотой отдает взятые в долг предметы. Мы обследовали все вероятные скалы и пляжи, но фортуна нам не улыбнулась.
– Прошло уже достаточно времени, - рассуждал ученый, разглядывая через выложенное мелкими стеклами окно вершину горы Тайгет и под ней ландшафт Морей (или Спарты, как говорили в древности), - и я сомневаюсь, чтобы останки были в достаточной степени целы и мы могли почтить из похоронами.
Рыцарь согласно кивнул.
– Вы, без сомнения, правы, однако я преднамеренно не стал упоминать о том, что некоторые из найденных нами трупов… не допускали подобного обращения.
– Именно так, капитан. Что ж, хорошо, пусть брат наш покоится в объятиях волн. Но оратория в его честь будет пропета. Она уже почти завершена, как и, несомненно, разложение тела. Весьма интересное произведение, совмещающее достоинства стилей Пиндара и Сафо [Пиндар (ок. 518-422 или 438 до н.э.) - древнегреческий поэт-лирик; Сафо (VII-VI вв. до н.э.) - древнегреческая поэтесса].
Рыцарь настороженно улыбнулся.
– Не слишком легко сочетать эту пару, - заметил он, - учитывая склонности обоих поэтов.
Ученый воздержался от ссылок.
– В нашей Академии есть таланты, способные осуществить… подобную немыслимую прививку. Быть может, искусство древних по-прежнему несравненно, однако из нас выходят вполне приличные мимы. Думается, смерть консула венецианских фемистов требует с нашей стороны некоторого напряжения, пусть даже лишь поэтического! Кстати, вы не установили, кто убил его?
Лицо рыцаря вдруг отвердело, скорость и легкость преображения свидетельствовали, что его черты пришли в обычное состояние.
– Какой-то пират, - непринужденно проговорил он, - пока мы знаем лишь это, но его имя еще остается неизвестным. Должно быть, он недавно крутится в Средиземном море, иначе мы бы знали его.
– Или же он слишком тонок и искусен сверх обычного, - негромко предположил ученый.
– Подобную возможность нельзя отрицать, - сказал рыцарь, заставляя себя воспринять идею. - Однако она не меняет направления наших действий, разве что несколько замедлит их. Он будет обнаружен и обычным порядком оплатит все убытки, причиненные его преступлением.
– Так и будет, - согласился ученый. - Мы разыгрываем пьесу на темы морали, чтобы повеселить богов и облагодетельствовать грядущие поколения. И пусть она идет по нашему сценарию и в соответствии с добродетелью актеров.
– Аминь! - заключил рыцарь. - Его можно считать мертвым.
– Боже мой, нет! - возразил Энвер Раши, паша покоренного оттоманами Морейского санджака. - Как раз наоборот!
Он только что известил ученого, знатока Гемистианского платонизма, что уже выяснил имя убийцы их венецианского брата. Ученый немедленно рекомендовал как можно скорее уничтожить убийцу.
– Уважаемый старший брат мой, - обратился паша к озадаченному ученому старцу, - боюсь, что долгий путь ваш от цитадели в Мистре к моему двору был в известной мере напрасен. Наш покойный компаньон уже нашел способ передать мне ваши новости.
Зная все в избранной отрасли наук, ученый был мало приучен ко всяким сюрпризам.
– Этот мертвец… наш коллега… сказал вам? - он осекся, пытаясь заметить в глазах паши признаки насмешки или затаенную ловушку; Бесстыжая потаскуха, развалившаяся на кушетке возле своего господина, в свой черед смотрела на грека, как на отвратительного покойника.
– И самым эффективным образом, - подтвердил турок. - Во всяком случае, он дал мне знать. - Паша жестом отдал приказание рослому янычару, караулившему у боковой двери, и в ослепительно белый приемный зал втолкнули грязного пленника. - Этот человек послужил средством для передачи послания, - пояснил он.
Сей несчастный, явно европейского происхождения, был уже отлично натаскан. Под зловещим взглядом янычара он поведал свою повесть незнакомцу.
– Я рыбачил, - проговорил он на скверно заученном и ломаном турецком языке, - у Мальты, где я живу.
– Жил, - поправил его Энвер-паша. - Забыл прошедшее время.
– Жил. И тут человек - то, что осталось от него, - поднялся из моря передо мной и встал, как на твердой земле или словно Христос на Галилейском море.
Ученый, любовь которого к Риму и Греции укоренила в нем страх перед христианством и его божественным Основателем и устойчивое неприятие того и другого, скривился, услышав сравнение. Девица-черкешенка, соскучившись, зевнула и решила соснуть.
– А потом он сказал мне, куда идти, что сообщить и кому. Он обещал мне великие сокровища, если я послушаюсь, и пригрозил проклятием. И вот я здесь.
– И теперь уйдешь отсюда! - усмехнулся Энвер-паша, прислушивавшийся к речи рыбака, и жестом пухлой руки велел выдворить его из зала. Венецианец, - серьезным тоном обратился паша к ученому, - не забыл свое дело и по ту сторону могилы. Он был у нас среди лучших.
– Быть может, и все еще остается… - предположил ученый.
– Нет, - небрежно ответил Энвер-паша, - море и его обитатели творят самые ужасные вещи с безжизненной плотью. Никакое волшебство не может навеки предотвратить распад.
