Джон Уитборн - Рим, папы и призраки
– ПОРА, - донесся зов. - ИДИ КО МНЕ.
Стук по корпусу сделался громче и уже грозил разнести судно в щепки. Солово понял, что выбирать приходится между мстительным призраком и перепуганным экипажем: жизнь его была кончена, оставалось только красиво уйти. Когда он встал и щелкнул пальцами венецианцу, кивки и бормотанье экипажа донесли до него одобрение подобной стойкости перед лицом предельного отчаяния.
Море словно вскипело. Вокруг галеры вода ожила - странный случай словоупотребления, - вынеся к поверхности трупы.
– ОНИ ВЫДЕРЖАТ ТВОЙ ВЕС, АДМИРАЛ, - вскричал венецианец, - ИДИ КО МНЕ.
Солово одолел последнюю спазму слабости, заставившую его обернуться и поискать взглядом поддержки у экипажа. Но было ясно - на это рассчитывать не приходится: истый первобытный ужас перевешивал изобретенные позже понятия верности и отваги. Делать нечего: адмирал был вновь один. Он перепрыгнул через поручень.
Мертвецы погружались в воду и раскачивались, но, как было ему обещано, Солово сумел проложить по ним путь. Игнорируя совершенно немертвые взгляды пустых глазниц, адмирал направился к венецианцу. Подойдя ближе, он заметил, что три дня, проведенные в компании морского царя Нептуна и его рыбешек, прискорбным образом сказались на теле покойного.
– Привет, Солово, - донеслось из объеденных губ.
– С новым свиданием, господин венецианец, - отозвался Солово, зажимая платком нос. Некогда изысканный кавалер теперь не годился в приятные собеседники.
– Ты и не поверишь, сколько там нашего брата, - заметил между делом венецианец, показывая на плавучий ковер из своих камрадов. - И многих туда отправили подобные тебе. Быть может, именно этот факт объясняет столь единодушную поддержку моего предприятия. Даже море блюдет моральный кодекс, а к небесам возносится паром.
– Ну кто бы мог подумать, - ответил с сарказмом адмирал.
Человек и восставший труп со взаимной неприязнью разглядывали друг друга. Наконец, венецианец оставил свой проржавевший буй, отчего колокол звякнул, и потянулся к горлу Солово. Тот не стал оказывать сопротивления, и распухшая, пропитанная водой плоть пальцев покойника легко охватила всю шею адмирала.
Пребывая с глазу на глаз с собственной Немезидой [богиня возмездия, олицетворение кары и рока] (правда, ее глаза уже жили самостоятельной жизнью в желудке какой-то рыбы), Солово терпеливо ожидал удушающего движения и того, что последует за ним. Спустя некоторое время он заметил, что боль и смерть излишне запаздывают. Венецианец проявлял известную нерешительность и не торопился с выполнением последнего желания.
Наконец зеленые уста отвернулись, и вместе с соленым дыханием в лицо адмирала дунули слова: "Никогда не позволяй себе потерять равновесие, процитировал мертвец. - Когда тебя терзает порыв, убедись, что он воплотится в правосудии… воздержаться от повторения - вот высшая месть".
– "Размышления"? - прохрипел Солово.
Венецианец согласно кивнул нетвердой головой.
– Божественного Марка Аврелия, - подтвердил он. - Свет, направлявший всю мою жизнь… Ты отнял и то и другое. Книгу ты вернул, но жизнь…
Адмирал промолчал - в основном потому, что говорить было чересчур больно.
– Его стоическая философия определила каждую мою мысль и поступок… вплоть до последнего, когда я хладнокровно сошел с поручней по твоему требованию.
Солово показалось, что тугая хватка чуть отпустила гортань, однако надеяться он не смел.
– При жизни ты не смел лишить меня веры, - размышлял венецианец, зачем же даровать тебе такую победу после смерти?
– Действительно, почему? - прошипел Солово.
Венецианец снова кивнул.
– Я не стану тебя убивать, - проговорил он.
Не испытывая особенно большой радости, адмирал тщетно ожидал, пока рука отпустит его.
– Я возьму у тебя меньше, чем ты задолжал мне, - промолвил венецианец. - Я заберу у тебя энергию, чтобы поддержать себя в полуживом состоянии, и тем обреку тебя на подобную участь. В этом я усматриваю справедливую, но облегченную месть, достойную истинного стоика.
С этими словами он припал к губам Солово с непристойным французским поцелуем. Почувствовав непередаваемую тошноту, адмирал ощутил, как что-то теряет… и обрел покой.
Венецианец выпустил его и отступил назад. Он казался бодрым и энергичным.
– У тебя хорошая жизненная сила. Она поддержит меня, пока в конце концов плоть и сухожилия не распадутся. У меня будет время перечитать мои книги!
Солово ощутил, что стоит на ногах, и удивился, почему ему все так безразлично.
– Что касается тебя, - ответил мертвец на невысказанный вопрос, - я оставил в тебе достаточно сил для поддержания жизни… хотя бы какой-то. Я был к тебе милостив.
– Благодарю, - вежливо произнес Солово.
Венецианец улыбнулся, и это было хуже всего.
– Ты уже переменился, - заключил он. - Экая сухость! Я проклинаю тебя, а ты благодаришь! - И сказав так, он опустился в волны.
Адмирал торопливо зашагал назад к кораблю, не зная, сколь долго продержится мост из бывших в употреблении тел. Он с кротостью дожидался воссоединения со своим экипажем и уже издали одарил всех тигриной улыбкой. Их предательство более не смущало его, и Солово радовался предстоящим переменам, которые произведет ножом, петлей и пулей. И он был куда менее встревожен или смущен собственным легкомыслием и чувствами, чем когда-либо прежде. Быть может, это был мир, воцарившийся в пустыне, однако впервые его ум обрел покой.
"Месть? - думал он, перебираясь через борт, пока утопленники отправлялись на подобающее им место. - Проклятие? Я заплатил за него добрые деньги!"
После обстоятельного и приятного разговора о Платоне и эффективности заклинаний, предписываемых богом Гермесом Трисмегистом [трижды величайший - эпитет Гермеса в эллинистическом Египте] в своем главном труде "Corpus Hereticum", старший из двух фемистов отметил, что пора обратиться к мирским делам.
Младший из братьев, рыцарь Родосского ордена св.Иоанна в соответствующем одеянии и при оружии, обнаруживал признаки усталости, явившись на эту беседу сразу после долгого путешествия. Однако, невзирая на все, он прямо сидел в резном кресле, ожидая знака начать подготовленный доклад.
Второй мужчина, постарше первого, облаченный с равным великолепием в академический плащ Гемистианской платоновской школы, встал и пересек комнату. Там он удостоверился в отсутствии чужих ушей, а потом закрыл дверь и задвинул засов. Только после этого мановением древней, унизанной кольцами руки он велел своему гостю говорить. Даже в своей греческой цитадели в Мистре Феме по-разному доверял своим почитателям.
[Гемистианская школа - Георгий Гемист Плифон (1355-1450/52). Византийский философ и ученый. Пользуется известностью как распространитель "Географии" Страбона на Западе (чем косвенно повлиял на открытие Америки Колумбом), основатель Философской академии в Мистре (Греция); автор социальных методик, использовавшихся Византийской империей, стремился заменить православное христианство ревизованным неоплатонизмом. Посетив Италию, возродил в Европе интерес к Платону после столетий средневековья, прошедших под знаком учения Аристотеля. Он вдохновил Козимо Медичи на создание знаменитой Платоновской академии во Флоренции. Его школу мышления ревизовал и популяризировал недоброй памяти Сигисмондо Малатеста из Римини. Во времена адмирала Солово она пользовалась умеренной популярностью, так как Малатеста доставил кости Плифона из Греции (наемником венецианцев он сражался там против турок) и выставил их на поклонение в церкви св.Франциска в Римини. За эти и еще худшие грехи папа в 1462 году "канонизировал аду" злодея Сигисмондо.]
