Дмитрий Емец - Арина
- Осторожно, не выпусти кота! - попросила она.
Кот, короткошерстный, плотный, с седой уже шерстью над бровями, попытался выскочить на площадку, но я подхватил его под живот и пронес в квартиру.
Тесный коридор, еще больше суженный шкафом, на котором пылились подшивки старых газет, едва вместил нас двоих. Пронося кота мимо зеркала, я показал ему самого, и кот вначале зашипел, а потом, сообразив, сделался равнодушен и обвис в моих руках, словно собирался стечь с них. Мне сразу стало неудобно держать его, я опустил кота на пол, и он замурлыкал у ног Арины.
Не обращая на него внимания, она разулась и прошла в единственную комнату, включив в ней лампу.
Квартира с ее тусклым верхним освещением совсем не вязалась с моим представлением об Арине. В углу комнаты стоял разложенный диван, кое-как прикрытый пледом, рядом с ним два кресла и телевизор с наброшенным на него неряшливым кружевным покрывалом, на котором стояла хрустальная ваза с высушенными камышами. У стены громоздился некрасивый, пахнущий лекарствами сервант, а в нем - фарфоровые котики, львы, золотые рыбки, два или три сервиза, которыми, видно, давно не пользовались, и довольно случайные книги, из которой самой зачитанной была поваренная.
- Здесь все мамино... Я ничего не меняла после ее смерти. Мама долго жила одна, я была у нее поздней, - сказала Арина.
- А твои вещи?
- Мои здесь только краски, мольберт и пару холстов. Ну и кое-какая одежда в шкафу.
Не стесняясь меня, она разделась, совсем нагая обещающе прижалась ко мне долгим прохладным телом и пошла в душ.
Она плескалась в душе долго, и я не мешал ей. От нечего делать я стал ходить по квартире, разглядывал старые фотографии в рамках и вертел в руках безделушки. Кот, мурлыкая, всюду сопровождал меня. Вспомнив, что она говорила про холсты, я заглянул за шкаф в коридоре и вытащил один. Холст был не закончен. На нем была изображена вполоборота мужская голова с крупными чертами. Лицо мужчины показалось мне снисходительным и самоуверенным. Большего я рассмотреть не успел и, услышав, что Арина открывает дверь, торопливо сунул раму с холстом за шкаф.
Она появилась в красном банном халате без пояса, вытирая полотенцем мокрую голову. Посмотрев на нее, я вновь почувствовал желание и шагнул к ней.
- Постой, не так сразу... нужно белье... - она выскользнула и, достав из шкафа чистую простынь, стала быстро и довольно неумело застилать её...
Часа в два я позвонил Поливанову, чтобы предупредить его, что не появлюсь сегодня, но трубку никто не снял. Я набрал его номер еще дважды, но снова безуспешно. Помню, я был удивлен, так как знал, что в это время Шебутько обычно еще не ложился. "Отключил, наверное... Да ладно, он и сам все понимает," - подумал я.
Утром я встал рано, и обнаружив в ее холодильнике лишь заплесневелый творог, спустился в ближайший магазинчик. Когда я вернулся с полной сумкой еды и фруктов, то увидел, что она лежит лицом на подушке и всхлипывает.
Я взял холодный апельсин и мягко прокатил его у нее по спине, повторяя: "Би-би, красный свет! Би-би, зеленый свет!"
Она повернулась ко мне и улыбнулась сквозь слезы.
- Я проснулась, увидела, что тебя нет и испугалась... - сказала она.
- Испугалась, что я ушел?
- Нет, я подумала: вдруг тебя украли у меня или тебя вообще не было.
- Меня не украдут, это я обещаю. А вот и подтверждение того, что я существую... - и я стал выстраивать у нее на животе все, что принес с собой из магазина.
Она засмеялась и все скатилось, остался лишь покрытый золотистым пушком персик, лежавший во впадине пупка.
Потом мы сидели на кухне, я пил кофе, курил, а она, чистя мандарин и прикусывая дольки белыми острыми зубами - передние два были чуть длиннее, как у бобра - спрашивала, люблю ли я ее.
- Ты моя половина. - я имел в виду половинку яблока, но понял, что сказал совсем другое, и удивился тесноте слов.
Потом мы расстались, договорившись, что вечером я приду к ней. Перед тем, как ехать на санитарную станцию, я заехал за бумагами на Каменноостровский проспект. Поднявшись на этаж к квартире Шебутько, я увидел, что дверь взломана.
Я подошел к двери и толкнул ее. В коридоре стояли щуплый майор милиции с неприятным мятым лицом, рядом с ним туповатый и добродушный на вид сержант в кожанке, с автоматом на ремне, перекинутым через плечо, и соседка Шебутько по этажу. Я дважды видел ее, когда она приходила к Макару занимать денег. Когда я вошел, все трое повернулись в мою сторону.
- Это он! - сказала соседка, показывая на меня.
Майор подошел ко мне и, буркнув что-то, означавшее представление, попросил мои документы. Ничего не понимая, я достал паспорт и протянул ему. Он долго листал его, сверяя фотографию с моим лицом.
- Почему на фотографии вы без бороды? - поинтересовался он.
- Потому что у меня ее тогда не было, - сказал я, стараясь не раздражаться.
Майор снова некоторое время недоверчиво разглядывал фотографию.
- Нет, это определенно не вы... И скулы не те, и нос... - сказал он наконец, рассчитывая очевидно смутить меня, но я лишь пожал плечами.
- Да что случилось? - спросил я.
Они все переглянулись, но ничего мне не ответили.
- В каких отношениях вы состояли с гражданином Шебутько? - продолжал майор.
- В самых интимных: приехал в командировку и живу у него.
- Откуда приехали?
- Из столицы нашей родины города-героя Москвы.
Майор посмотрел прописку и пожевал губами. Он сунул мой паспорт сержанту, и тот с полуграмотным напряжением, кривя рот, стал переписывать из него данные.
- Сегодня вы здесь не ночевали? - продолжал допытываться майор.
- Нет, не ночевал.
Я ожидал, что следующим вопросом будет, где я ночевал и кто может это подтвердить, но ошибся.
- Вы знали, что гражданин Шебутько хранил дома незарегистрированное оружие?
- Нет, не знал, - сказал я, смутно припоминая, что когда-то, когда мы с ним были пьяны, Шебутько вытащил из шкафа пистолет и показывал его мне. - Да что случилось? Он арестован? Я член московской коллегии адвокатов и требую встречи с ним и ознакомления с материалами...
Майор тускло посмотрел на меня и вернул мне паспорт.
- Гражданин Шебутько застрелился сегодня ночью, оставив записку. Тело уже увезли. Квартира будет опечатана, поэтому заберите из нее свои вещи.
В тот день, отложив все дела, я напился и заявился к Арине пьяный и с большой спортивной сумкой, в которой лежали мои вещи. Я долго звонил у ее дверей, но мне никто не открывал. Тогда я уселся на ступеньки и стал тупо смотреть перед собой на выложенный мозаикой пол. Я не впервые сталкивался со смертью, но эта казалась мне особенно нелепой. Шебутько, сегодня утром показавшийся мне таким бодрым, мертв? Передергиваешь затвор, подносишь дуло к виску, нажимаешь - и все? Очевидно, Шебутько и сам не был до конца уверен, что убьет себя. Мысли о смерти стали для него последнее время своеобразной игрой, щекочущей нервы. Видно и этой ночью, напившись как обычно, он написал записку, потом взял пистолет и, внутренне не веря, что все сейчас кончится и он выстрелит, нажал на курок.
