Михаил Белозеров - Улыбка льва
Нелепая фигура — быть одновременно толстым и плоским.
— Да разве я способен? — оправдывается Леонт.
Явный напор его всегда смущает.
— Человек, да смири гордыню свою! — заявляет Анга. — Всю жизнь подозревала, что ты липнешь к каждой юбке!
Немыслимый оскал.
— Нет ничего странного, ведь он же мужчина, — неуклюже защищает Леонта Платон.
Пальцы широких ладоней у него похожи на жирные сосиски.
— Всего лишь оправдывание собственного распутства! — яростно сообщает Анга. — А сам ты! — Взгляд, острый, как рапира, упирается в Платона. — Уж не хочешь ли ты мне что-нибудь сообщить?! А? — глаза ее пылают, как угли в глубине камина. — Может, тебе тоже хочется пощупать чужие ляжки?
Она мала ростом и едва достигает ему до подмышек, но размеры, заложенные природой, обратно пропорциональны силе характера — все знают, что Анга держит этого беднягу под каблуком; и, кажется, это нравится ему точно так же, как и карамельки, которые он периодически достает из кармана и бросает в рот.
— Все мужчины одинаковы. Только и ждете, как заглянуть кому-нибудь под подол! — кипит Анга.
Леонт сокрушенно разводит руками — в ее словах доля истины.
Платон заговорщически подмигивает, и на его лице разъезжается самодовольная ухмылка.
— Дорогая, это не самое страшное! — пряча взгляд, заверяет он.
Его оправдание похоже на тихий печальный бунт. Покорности в нем, — как в отчаявшемся проповеднике.
"Бедняга, — думает Леонт, — ты действительно даже не подозреваешь, какими могут быть женщины".
— Как ты планируешь провести вечер? — спрашивает Анга, не обращая внимания на мужа, но ясно, что даже тон не упускается из виду. — Было бы глупо торчать в номере. Ты ведь завтра уезжаешь? — Она прицеливается и откусывает заусеницу на ногте. Кажется, это ее немного отвлекает.
Леонт пожимает плечами. Откуда ему знать. Сейчас его больше заботит появление Тамилы и что в связи с этим может выкинуть Анга.
— Ты мне все время кого-то напоминаешь… — Она опять сосредоточивается на заусенице.
Мужчины для нее представляют такую же опасность, как Эверест для начинающего альпиниста. Она регулярно в кого-нибудь влюбляется. Правда, слишком чистосердечно, чтобы молчать об этом.
Наверное, у Леонта слишком скучное лицо, потому что Анга многозначительно качает головой:
— Нет в тебе кошачести… — И точит своими глазками, похожими на маслины, посаженными в оправу не очень искусного ювелира. — Черная неблагодарность, — бурчит после секундной заминки и уступчиво, как делают это некоторые женщины, прячет своего бесенка с тайной надеждой, что сейчас вдруг откроется ларчик и она заглянет туда и увидит нечто, чем просто "фасад" разговора. Если его вообще можно увидеть. Но ей так хочется. Сомнение грызет червячком.
Но, увы, Леонт находит это всего лишь забавой, не требующей слишком пристального внимания.
Затем она поворачивается и проверяет, что делает Платон.
Платон перекладывает во рту карамельку, и глаза его за стеклами очков полны торжествующей хитрости. Что он еще может сказать в свое оправдание, разве что: человеку, которому затыкают рот всю жизнь, нечего сообщить и в конце ее.
Наконец она расправляется с ногтем и говорит, снимая что-то с губы:
— Мы как всегда собираемся "Под платаном" и не думаем отпускать тебя до самого утра. Потом едем к Данаки. Ты знаешь Данаки? Очень жаль. — Впрочем, момент слабости прошел и теперь мнение Леонта ее не интересует, кажется, что она рассматривает его так, словно он прилюдно уличен в безверии. — У него изумительная вилла на берегу и огромный парк. Потом отправимся на катере в Большой Анатоль… — С каждым словом она вдохновляется все больше и больше, словно зажигает внутри себя гроздья серных спичек. — Потом будем нырять с моста-а, потом…
— Право, я даже не знаю… — прерывает ее Леонт, потому что видит, как в глубине холла появляется Тамила. Он способен узнать ее среди сотен других женщин по энергичной, упругой походке. Она улыбается гостям, поглощающим свое шампанское, она обходит их, неся свои плечи под белым жакетом-кардиганом, как боевой флаг умницы, она говорит: вот я здесь, среди вас, смотрите, я не обман, я живая. Но боже упаси вас от самонадеянности или глупости.
— Я еще не отдохнул с дороги… — машинально сопротивляется Леонт.
Ты не контролируешь ситуацию, — говорит кто-то очень знакомый, — и Леонт вспоминает, что Мемнон всегда рядом. — К чему тебе обе — одна напориста и безобразно невыдержанна, другая — красива, но несчастна, ибо и та и другая завершены душевно.
— Неважно! Разве ты сможешь спать, когда мы, твои друзья, будем веселиться?! — напоминает о себе Анга.
Мне нечего возразить, — думает Леонт, — кроме того, что я сам должен убедиться в этом. И потом, ведь мы никому ни чем не обязаны, разве что только самолюбию. Мне кажется, я был бы с ней счастлив.
Увы, почти все люди погружены в мир иллюзий, — говорит Мемнон. Двадцать лет назад я не мог допустить подобной ошибки.
Но ведь я тогда о тебе ничего не знал! — восклицает Леонт.
Разумеется. Мир открывается постепенно. Тамила даже не подозревает, что ее двойник — моя старинная приятельница.
— Ладно, — поспешно соглашается Леонт. Он делает это так неаккуратно, что наконец Анга додумывается проследить его взгляд. На мгновение глаза у нее суживаются до размеров горошины.
Леонт с ужасом наблюдает признаки гнева.
— А кто!.. — начинает она фразу.
— О" кей! Я согласен, — перебивает он ее. — Встретимся в семь на площади перед гостиницей. Чао!
— А кто-о-о!..
Он отрывается и уносится, как пловец от берега, в бурное ночное море.
— А кто мне обещал! — кричит Анга.
Ее взгляд буравит ему спину.
Девушка проходит. Леонт замечает подведенные брови до виска и рыжую прядь. Шаг, еще шаг, — шлейф запахов: дешевой помады, лака и мятной жвачки. (Следом еще один незрячий — рабская душа, скрученный бутон.) Пустой взгляд. Провалившееся выражение закукливания. Сжатый ротик, обведенный расплывающейся помадой, — форма как повторение многого знакомого.
Головка поворачивается на четверть — нижняя губка висит, не подпертая ничем — даже утренней чашкой кофе, безвольная, девственная, как пустота, не расписанная ни ожиданием, ни надеждой, глупенькое, больное воображение всего того, что ниже пояса: без смысла, без понимания. Головка вальсирует в гремящей музыке (провода от коробки к ушам), зеленые глазки скользят деланно-равнодушно — кукла Казановы. Жалкие, вялые груди — арабески игры природы, признак слабости или ловкого язычка.
