Говард Фаст - Рассказы
— В вашем распоряжении двадцать девять дней, четыре часа, шестнадцать минут и тридцать одна секунда. Точно по прошествии этого времени с момента прибытия вы должны вернуться сюда, в этот пакгауз, на это же самое место. Пакгауз будет таким же пустым, каким он был, когда мой дедушка приобрел его полвека назад. Через несколько минут я помечу красной краской ваши ботинки. На полу останется их контур. Когда вы будете собираться назад, займите то же самое положение. Ясно?
— Ясно.
— Прибыв на место, вы пойдете на железнодорожную станцию, сядете на первый же нью-йоркский поезд и сразу купите прямой и обратный билеты на пароход. До отплытия парохода «Виктория» у вас останется восемнадцать часов. Проведите это время на борту парохода, в своей каюте. Во время путешествия как можно меньше общайтесь с пассажирами. Если угодно, сошлитесь на морскую болезнь.
— Мне не потребуется притворяться.
— Хорошо. Пароход причалит в Гамбурге, где вы купите транзитный билет первого класса до Вены. Впрочем, все это вы знаете, к тому же в вашем бумажнике лежит подробная письменная инструкция. Вы освежили свои познания в немецком языке?
— У меня хороший немецкий. Вы это тоже знаете. Что будет, если я вовремя не вернусь в пакгауз?
Гринберг пожал плечами:
— Вот этого мы не знаем.
— Выходит, что я окажусь в мире, в котором мой отец — всего лишь маленький мальчик?
— Опять вы со своими парадоксами, — возмутился Зви. — Не советую. Это пагубно для вас и вашего рассудка.
— С моим рассудком все в порядке, — заверил я его. — Человек, стоящий одной ногой в преисподней, может не беспокоиться о своем рассудке. Вот тело мое меня беспокоит.
— Осталось четыре минуты, — мягко напомнил Гринберг. — Не могли бы вы подняться вот сюда, Скотт? Встаньте точно между электродами и прижмите саквояж как можно плотнее к телу.
— Сигары! — вспомнил я. — Боже, у меня нет с собой сигар!
— В то время сигары были лучше. Настоящая Гавана. Там и купите. А сейчас займите свое место!
Я схватил саквояж, поправил шляпу дедушки Гринберга и встал на указанное место.
— Займемся ногами, — сказал Гринберг, опускаясь передо мной на колени. Он пометил яркой краской пятки и подошвы моих ботинок. — Теперь не двигаться.
— Три минуты, — сообщил Голдмен.
— Вы выглядите чертовски эффектно в этом костюме и шляпе, — восхитился Зви.
— Долго меня не будет? — попытался выяснить я. — Я имею в виду ваше время. Сколько вам придется ждать моего возвращения?
— Ждать мы не будем. Если вам суждено вернуться оттуда, то вы не тронетесь с места и останетесь тут.
— Бред какой-то.
— Нет, это очередной парадокс, — пояснил Зви. — Я предупреждал вас — не думайте об этом.
— Две минуты, — сообщил Голдмен.
Зви положил руку на выключатель. Губы Голдмена беззвучно шевелились. Он то ли молился, то ли отсчитывал секунды.
— А вдруг что-нибудь окажется на пути? — сказал я неуверенно. — Какие-нибудь тюки, ящики. Как же смогут уместиться в одном и том же пространстве два тела. Меня просто расплющит?
— Этого не случится. Тоже парадокс.
— Откуда такая уверенность? Как вы можете знать?
Я был возбужден, испуган, мои нервы были на пределе.
Через несколько секунд я, со своим допотопным саквояжем и перламутровым перочинным ножом, унесусь сквозь время на семьдесят пять лет назад на каких-то координатах, порожденных бредовой логикой и основанных на каком-то неиспытанном и непроверенном уравнении. Что меня ждет: преисподняя, царство разума Божьего, ничто или мезозойская эра?
— Одна минута, — сказал Голдмен.
— Вы не хотите выйти? — в вопросе Гринберга звучала мольба. Он тоже боялся. Боялись все.
Я раздраженно потряс головой.
— Тридцать секунд, — отсчитывал Голдмен, — двадцать, десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, две, одна, ноль…
Я видел, как Зви нажал выключатель. Когда через двадцать девять дней, четыре часа, шестнадцать минут и тридцать одну секунду я вернулся, он все еще держал руку на выключателе и слышался отзвук мягкого голоса Голдмена, заканчивающего произносить «ноль». Я стоял на том же месте, они тоже стояли на своих местах, как в застывшей живой картине. Первым заговорил Зви:
— Где саквояж?
— Ради всего святого, дайте ему сесть и прийти в себя, — сказал Гринберг, помогая мне устроиться в кресле. Я дрожал как осиновый лист. Голдмен налил стакан бренди и поднес его к моим губам, но я отрицательно покачал головой.
— Вам холодно? — спросил Голдмен.
— У меня не шок. Просто я испугался и запыхался. Последние сто ярдов я был вынужден бежать и пробежал это расстояние за несколько секунд. Саквояж я бросил.
— Это не имеет значения.
— У него ничего не вышло, — горько произнес Зви. — Боже всемогущий, у него не получилось. Я знал это.
— У вас не получилось? — спросил Голдмен.
— Вот теперь я бы не отказался от бренди, — сказал я. Рука моя еще дрожала.
— Пусть он нам обо всем расскажет, — предложил Гринберг. — Никаких претензий и обвинений. Дайте ему высказаться откровенно, Зви. Вы меня понимаете?
— Семь лет, — в глазах Зви стояли слезы.
— И шесть миллионов долларов моих денег. Мы все кое-чему научились. Скажите нам, Скотт, вы вернулись?
Я посмотрел на Голдмена, на этого обреченного человека с опухолью, и заметил пренебрежительную, едва заметную ухмылку на его губах, как будто он давно обо всем знал.
— Вы вернулись?
Я выпил бренди, затем вынул из кармана две большие сигары и протянул одну Гринбергу, единственному среди них курильщику. После чего откусил кончик своей и прикурил. Гринберг уставился на сигару, которую держал в руках. Я глубоко затянулся и сообщил ему, что такой сигары сейчас уже не найти.
— Вы вернулись? — повторил свой вопрос Гринберг.
— Да, да. Я вернулся. Сейчас все расскажу. Но сначала дайте мне минутку отдохнуть и собраться с мыслями. Дайте вспомнить. Боже, дай мне память.
— Конечно, — согласился Голдмен, — вы должны вспомнить. Успокойтесь, Скотт. Сейчас вы вспомните.
Он, конечно, все знал, этот иссохший человек, к которому каждую ночь являлся ангел смерти. Голдмен обходился без координат и уравнений, но он бывал так же недалеко от Бога, как и я, и ему были знакомы страх и чудо такой встречи.
— Видите ли, — пояснил он Зви и Гринбергу, — ему надо вспомнить. Вы поймете это через несколько минут. Но ему нужно некоторое время для этого.
Гринберг налил мне второй стакан бренди. Сигару он так и не прикурил. Он продолжал ее рассматривать и вертеть в руках.
