Валентин Шатилов - Филумана
– О, это по-церковному, – уважительно произнесла Лизавета. – Но соитие – это уже после венчания и после свадебного угощения, когда молодые с почестями будут отведены…
– Если не соитие, тогда что же все-таки должно получиться в бане? – нетерпеливо прервала я ее.
– Так это – заторчать он должен, только и всего, – удивилась Лизавета моей дремучей темноте. И на всякий случай пояснила: – По-церковному это называется – влечение.
– Он должен… – Картина начала вырисовываться. – Он – это?..
– Корень жениха, – охотно пояснила Лизавета. – Ведь ежели он на будущую супруг не заторчит, так откуда ж потом детишки возьмутся?
– От соседа, – буркнула я.
– Вот этого нельзя, это – грех! – наставительно промолвила Лизавета. И даже перекрестилась двумя перстами.
Я в первый раз видела, чтобы в этом мире кто-то крестился, и разговор про участие батюшки в банном обряде обрел окончательную конкретность во всей своей неизбежности. Значит, вечерком мне и правда предстоит веселенькое развлечение в голом виде. Вместе с батюшкой, демоническим лыцаром Георгом и его корнем. Двое последних – тоже в голом виде. Однако ж как тут все продумано!
– Мне одно непонятно, – медленно произнесла я. – Какая теперь разница, что за платье я надену? Если меня все равно без него будут обозревать?
– Как же, княжна?! – подивилась Лизавета. – Снимать же только потом будут. А с начала обряда будет много чего. Я на господских обрядах ни разу не бывала, а в слободе у нас так заведено: невесту проведут по всему жениховскому двору, чтоб богатство показать, потом всей родне представят – ей же с ними жить теперь! Ну, подарки опять же. Сватам, родне невесты.
– А самой невесте? – заинтересовалась я.
– Нет. Это уже на свадьбе, после венчания. Если молодой наградит – значит, любить будет.
– А если не наградит?
– А нет – значит нет, – пригорюнилась Лизавета, видно вспомнив что-то.
– Ты сама-то замужем, а, Лизавета? – осторожно поинтересовалась я.
– Я? Да нет, в девках…
– А что так?
– Да был у меня жених, – неохотно пояснила она. – Мыколка. И не такой чтоб особо видный… Но любила я его. Сильно любила. А он в церковь-то ходил, а нечисть не почитал… Не делился хлебушком и всяким другим. Не то чтоб совсем, а мало их угощал. Вот и утащил его на дно водяной. Утоп он. Два года уж как утоп.
– А нечисть – ее, что, тоже надо почитать?
Это был новый поворот в мифологии здешнего мира.
– Батюшка говорит, что почитать нельзя, что это тоже грех. Но как ее не почитать – сами рассудите: в лес идешь – что-то оставь лесовикам, а то не выйдешь, заплутаешь на самом, кажись, знакомом месте. В хлев идешь – опять-таки, чтоб лошадь копытом не ударила, у коровы молоко не пропало. По воду идешь – ну это я вам про Мыколу говорила… Вам-то, господам, оно без надобности, а на слободе без того, чтоб нечисть не задобрить, никак нельзя…
Мне захотелось отвлечь ее от тягостных воспоминаний.
– А братья-сестры есть у тебя?
– Были, но померли во младенчестве. Одна сеструха осталась, старшая, Нюшка. Она уж замуж-то выскочила. Так хотела скорее! А молодой муж ей и не подарил ничего на свадьбе. И не знаю теперь… Детишек пока все нет и нет, а не будет – бросит он ее, точно бросит! К батюшке пойдет, пожалуется, что она бесплодная, а еще и неизвестно, кто бесплодный-то…
Стук в дверь прервал невеселые рассуждения Лизаветы.
Она подскочила, чуть приоткрыла ее и, высунув голову в образовавшуюся щель, грозно спросила:
– Чего надо?
– К княжне. От господина лыцара Георга! – веско ответили с той стороны, и я узнала голос Корнея.
Лизавета вытянула голову из щели, вопросительно глянула на меня:
– Можно пускать?
Я кивнула, подумав при этом: «А что, я разве вправе не пустить?»
В широко распахнутую дверь гордо прошествовал посланец господина лыцара.
Я улыбнулась. Корнея было не узнать: куда только поде-валась тяжелая кожаная накидка, некрашеная холщовая рубаха с такими же штанами?! Теперь на нем было нечто вроде камзола малинового сукна. Из специальных разрезов на рукавах – от локтей до манжет – стянутых щегольской шнуровкой, выглядывала сорочка с кружевами. Малиновые же, узкие, почти в обтяжку, штаны были заправлены в черные, явно только что начишенные, кожаные сапоги. На голове нечто вроде лихо заломленного берета черного бархата. Ансамбль довершал матово отблескивающий желтый шейный платок. Если б я знала наверняка, что в этом мире водится тутовый шелкопряд, то сказала бы, что платок был шелковый.
На Лизавету роскошь наряда Корнея тоже произвела впечатление.
– Корней – ты? – ахнула она. И, чтобы убедиться в реальности всей этой неземной красоты, даже украдкой пощупала край камзола – не удержалась.
Но на посланца самого господина лыцара ее восхищение не произвело никакого впечатления. Он промаршировал ко мне, склонил голову в приветственном кивке и протянул плотный коричневый конверт с золотыми вензелями: – От господина лыцара Георга княжне Наталье торжественное приглашение на обряд обручения! – громогласно провозгласил он.
– Спасибо, Корней! – вздохнула я.
Он смущенно моргнул, на мгновение выйдя из такой важной роли лыцарового порученца. Я сообразила, что допустила оплошность, – слуг не принято благодарить.
– Что передать господину лыцару Георгу от княжны Натальи? – вновь грянул Корней.
– Приду, куда ж мне деваться, – развела я руками.
Корней опять недоуменно сморгнул. Теперь причиной его недоумения было столь прохладное отношение к обряду. Можно не сомневаться, что верный своему господину Корней даже мысли не допускал о существовании в мире девицы (хоть и княжеского происхождения), которая бы не мечтала стать невестой лыцара Георга.
Но формально положительный ответ на приглашение был получен, и Корнею ничего не оставалось, как вторично склонить передо мной голову и отмаршировать вон из покоев.
– Ух ты! – перевела дух Лизавета только после того, как за посланцем господина лыцара захлопнулась дверь. – Какой он нарядный… Никогда таким его не видела. И приглашение какое красивое – Она кивнула на конверт в моей руке.
– Хочешь – прочитай, – протянула я ей конверт.
– Да я читать не обучена, – промямлила она. – Это господское дело – читать. Я открыла конверт.
– В шесть часов начало. А когда у вас шесть часов?
– Ой, скоро уже! – всполошилась Лизавета. – Вам одеваться надо!
Потом примолкла – ей пришла новая мысль:
– А вы, как выйдете за господина лыцара, сделаете меня первой служанкой? – тихонько спросила она, застенчиво теребя грубую ткань своего платья-балахона.
