Эрик Рассел - Единственное решение
При ярком свете костра Сэмми Файнстоун наклонился к нему и сказал:
— Не надо так убиваться. Ей бы это не понравилось.
Григор ничего не ответил. Он пристально глядел на пламя, но перед глазами его была тьма.
— Она ушла быстро, с незамутненной душой, самым легким путем, — утешал его Сэмми. — У нее ведь было больное сердце, верно? — Не получив ответа, он продолжал: — Идя следом за ней, я не раз замечал, как она вдруг начинала задыхаться и прижимала руку к левому боку. Я-то думал, что, может, ее беспокоит невралгия. А оказывается, это было сердце. Почему она нам об этом не сказала?
— Не ходела деладь друдноздь, — безо всякого выражения произнес Григор.
Это он в первый раз заговорил после ее погребения.
И в последний.
Никогда больше он не вымолвил ни слова.
К четырем часам утра в лагере его уже не было. Когда две луны стояли еще высоко, а третья склонилась к горизонту, Кесслеру надоело неподвижно стоять на посту, и он, тихо ступая, обошел вокруг лагеря и увидел, что место, где до этого спал Григор, пустует. Кесслер не поднял тревогу сразу: для людей отдых и сон были настолько необходимы, что нельзя было будить их, предварительно все не обдумав. Поэтому он, осторожно перешагивая через спящих вповалку людей, вначале обыскал лагерь и прилегающую к нему местность.
Григора нигде не было.
Со всех сторон их грозно обступали джунгли. Какое-то фосфоресцирующее существо, широко раскинув крылья, бесшумным призраком пронеслось между верхушками деревьев. Кесслер поразмыслил над создавшимся положением. Как и когда удалось Григору скрыться, установить было невозможно. Он мог уйти и час назад, и раньше. А теперь он, возможно, находился в нескольких милях от лагеря, если, конечно, еще был жив.
Зато угадать, куда он ушел, было несложно. Так что же делать? Если он, Кесслер, отправится в погоню один, ему следует разбудить кого-нибудь из спящих, чтобы тот сменил его на вахте. И тогда их маленький отряд на время разделится, а это вдвое увеличит вероятность нападения какого-нибудь существа, а то и нескольких, которые, вполне возможно, все эти одиннадцать дней незаметно следят за людьми в ожидании такого благоприятного случая; это снизит их обороноспособность. При таких плачевных обстоятельствах их сила в единстве. Разобщенность может привести к катастрофе.
С большой неохотой Кесслер вынужден был принять единственное приемлемое решение: он разбудил всех.
— Григор ушел.
— Когда?
— Не знаю. Либо он бесшумно уполз с поляны, когда я стоял спиной к лагерю, либо его уже не было здесь, когда я заступил на вахту, а я этого не заметил. — Он угрюмо уставился на костер. — Мы не можем бросить его на произвол судьбы в этом страшном лабиринте.
— Я схожу и приведу его, — вызвался Сэмми, подняв с земли свое мачете.
— Для нас слишком большая роскошь по очереди в одиночку рисковать жизнью, — заявил Кесслер, отвергая его предложение. — Вперед ли, назад ли, но пойдем мы все вместе.
Билл Молит поднялся на ноги, взвалил на спину свой тяжелый мешок, широко зевнул и схватил мачете.
— Тогда это вопрос решенный. Мы все пойдем обратно. Идти нам всего-навсего миль семь. А что такое семь миль? — Он снова зевнул и сам ответил на свой вопрос: — Ночью это все семьдесят. Ну и что? Пошли.
Каждый вскинул за плечи свою ношу, и они отправились в путь, держа наготове пистолеты и мачете. Пламя покинутого ими костра померкло вдали. Фини бежал впереди, то и дело к чему-то недоверчиво принюхиваясь и утробно рыча.
Григор лежал на поляне, тело его было сведено судорогой, ноги подтянуты к подбородку, в левой руке зажат наполовину пустой пузырек из походной аптечки. Его откинутая правая рука покоилась на свежем могильном холмике, словно оберегая его. Головой он уткнулся в землю у основания деревянного креста.
Они достали лопату, и, выполняя желание Григора, опустили его во тьму рядом с «маленькой Гердой». Ведь именно за этим он шел сюда сквозь ночь чужой планеты.
Кесслер записал в своем дневнике: «День тринадцатый. К северу продвинулись миль на сто с небольшим. Последние два дня идем быстрее».
Около ста миль за тринадцать дней. Не густо. Неужели эти проклятые джунгли никогда не кончатся?
Кесслер разорвал пакет с пищевым концентратом, бросил его Фини, вскрыл еще один для себя и принялся медленно есть.
— Одно утешительно — если, конечно, это можно счесть утешением: после каждой еды наш груз становится чуть легче.
— А вокруг тьма-тьмущая всяких плодов и корений, — заметил Молит. — Я знаю правило номер один: не ешь того, о чем доподлинно не известно, что это съедобно. Кара за непослушание может оказаться такой ужасной, что захочешь — не придумаешь… Однако рано или поздно нам придется рискнуть.
— Не кушать — умирать медленно, — изрек Малыш Ку. — Кушать что нельзя — умирать быстро.
— Да ты, приятель, еще мечтать будешь, как бы быстрей подохнуть, — не уступал Молит. — Вот на кое-каких планетах есть плоды с виду сочные, вкусные, а съешь, и тебя так скрутит, что пятки под мышками застрянут.
— Покойнику в такой позе нужна могила покороче, — включился в разговор Сэмми Файнстоун. — Работы почти вдвое меньше. Такую смерть можно считать экономически выгодной.
Молит внимательно посмотрел на него.
— А я готов был об заклад побиться, что шутки от тебя сейчас не услышишь, хоть мрачной, хоть какой.
— Почему?
— Да мне думалось, что к этому времени ты или превратишься в комок нервов, или уже давно помрешь.
— А я и вправду один сплошной комок нервов, — сказал Сэмми. — Сил хватает только на то, чтобы за жизнь цепляться.
— Молодец! — похвалил его Молит. — Продолжай за нее цепляться — глядишь, и выкарабкаешься.
Кесслер раздраженно подергал свою успевшую отрасти густую бороду и сказал, обращаясь к Сэмми:
— Не думайте, что вам одному приходится постоянно тащить самого себя за волосы. Каждый из нас занимается тем же. — Он, не глядя, нашел рукой голову пса и потрепал его за уши. — Разве что за исключением Фини.
Услышав свое имя, Фини завилял обрубком хвоста.
— Ума не приложу, как ему удается вовремя обнаруживать эти ямы-ловушки, ну, вроде той, в которую упал Сайме. Он уже четыре раза предупреждал нас об опасности. Если б не он, еще кто-нибудь мог провалиться в такой колодец и стать пищей для этого красного… уж не знаю, как его и назвать.
Кесслер молча почесал Фини за ушами, погладил его по лохматой спине. И погрузился в раздумье. К этому Дню число людей в отряде уменьшилось вдвое. Оставшиеся в живых глубоко переживали смерть каждого, как поистине невосполнимую утрату. Чуть погодя он встал, сознавая, что бесполезно усугублять вчерашнее горе размышлениями о бедах грядущих. Чему быть, того не миновать, хотят они этого или нет.
