Евгений Лукин - Сокрушитель
Из-за скругленного угла бледно-золотистой опоры, высматривая, видать, глыбу полегче, вышел розовый седенький дедок Сократыч. Остановился и, чуть запрокинув голову, с восхищением стал наблюдать за титаном в фартуке.
— Доброе утро, Василий, — вежливо проговорил он. — Знаете, я, конечно, не скульптор, но будь я скульптором, то лучшей бы модели не пожелал. Вам в Петергофе место, право слово.
Василий ударил еще раз и остановился передохнуть,
— Здорово, Сократыч, — сказал он. — Там у меня возле дома два камушка — как раз для тебя. Тюбика по два, по три, не труднее. Только ты, слышь, не тяни, а то лодыри наши проснутся — ты ж их знаешь: что полегче — себе, а другие — хоть задавись…
Сократыч растроганно округлил голубенькие глазки.
— Спасибо, Василий, — сказал он. — Тогда я прямо сейчас и пойду, вы уж извините… Хотел бы составить компанию, но, как говорится…
— Так а зачем идти? — не понял Василий. — Скоком до «конуры», а оттуда уже куда угодно…
— Нет, знаете, я лучше так… — с вежливой улыбкой отвечал старичок. — Незачем ноги баловать. А то ведь не ровен час вовсе атрофируются…
Дедок ушел, и Василий продолжил долбеж, потихоньку уже сатанея. Стекловидная масса кололась с трудом, цвет по-прежнему имела матово-молочный, признаков напряженной зоны не было и в помине. День тем временем терял жемчужные тона, сирень выцвела, приобрела обычный серо-голубой оттенок.
— Привет, Вась, — раздалось совсем рядом.
Василий снова сделал остановку и посмотрел. Это был Ромка — с разочарованно отвешенной губой и приподнятыми бровями. Как всегда.
— Трудишься? — спросил он.
— Как видишь, — сердито отвечал Василий. — А ты чего же?
— А! — Ромка вяло махнул рукой. — Все на свете не раздолбаешь…
Василий оперся на лом.
— Не пойму я тебя, — сказал он со всей прямотой. — Такой тебе Бог талант дал! Камушки, можно сказать, насквозь видишь! Да будь у меня хоть половина твоего таланта, я бы… — И в избытке чувств
Василий глубоко и отвесно вонзил лом в выщербленную вершину.
Склонив голову набок, Ромка без интереса разглядывал глыбу.
— А чего сверху бьешь? — спросил он наконец.
— А откуда бить?
— Вон туда тюкни, — посоветовал Ромка, указывая на неприметную вмятину в боку ущербного молочно-белого утеса.
Василий наклонился, посмотрел — и чуть не плюнул. Ну конечно! Она самая и есть. Напряженка. Он-то, как всегда, бугорки высматривал — напряженка обычно бугорками выпирает… А тут как раз вдавлина…
— Ладно, — буркнул он почти враждебно. — Каждый долбит, как ему сподручней. Ты — сбоку, а я вот — сверху…
— Как знаешь, — изронил Ромка и присел у стены на корточки.
Вот такого поворота Василий, честно говоря, не ожидал. Он-то думал, что Ромка пожмет плечами и пойдет своей дорогой, а он, Василий, дождавшись, пока тот скроется из виду, слезет с камушка и без свидетелей воспользуется мудрым советом. Теперь же оставалось одно — долбить дальше.
Василий стиснул зубы и вырвал глубоко вонзенный лом. С неприязнью покосившись на зловредного Ромку, размел ногой осколки — и сам себе не поверил. Под босой подошвой ласково круглилась заветная выпуклость. Напряженка. Вылезла, родимая…
Он выпрямился и победно развернул плечи. О такой возможности утереть нос самому Ромке можно было только мечтать. Василий выдержал паузу — и ударил.
Лучше бы он, конечно, вместо того чтобы паузы держать, подумал вот над чем: сам-то он теперь как спрыгивать будет? Но когда глыба грянула и стала рваться прямо у него под ногами, думать о чем-либо было уже поздно. Память сохранила лишь первую секунду катастрофы. Сначала Василий провалился на метр вместе с середкой глыбы, а слева возник медленно и неодолимо кренящийся скол. Чисто инстинктивно Василий уперся в него кончиком лома и, надо полагать, угодил в еще одну напряженку, потому что скол как по волшебству покрылся сетью белых трещин и, страшно рявкнув в лицо, разлетелся вдребезги…
Просев в коленях, временно оглохший, закостеневший, с ломом в руках Василий оползал по склону двугорбого холма обломков. Вокруг, рассыпавшись кольцом, оцепенела лупоглазая команда Телескопа. Шерстка на зверьках стояла дыбом. Вскочивший с корточек Ромка беззвучно разевал рот и выразительно стучал себя по голове костяшками пальцев.
Василий прислушивался к ощущениям. Вроде цел… Морщась, поджал ногу и вынул впившийся в пятку мелкий осколок. Осторожно ступая, сошел на покрытие.
— Вот так вот… — сам себя не слыша, сказал он Ромке. — Мы, видишь, тоже не лыком шиты…
ГЛАВА 18
И ответил мне меняла кратко…
Сергей ЕсенинСлух помаленьку возвращался. Словно из ушей вату вынимали — клок за клоком. Василий сидел на покрытии и озабоченно изучал уже запекшуюся дырку в пятке.
— Обувку бы придумать какую-никакую… — проворчал он.
— Ага! — сказал Ромка. — Латы тебе придумать. Как у рыцаря.
С тем и отбыл. Василий недовольно посмотрел ему вслед и поднялся с пола. Две надзорки, тихонько подвывая, въедались в оползающий холм обломков. Команда Телескопа яростно выясняла, кто из них заработал тюбик, а кто нет. Сердитые щелчки и трели так и сыпались. Мелькали розовые ладошки. Казалось, что кому-нибудь вот-вот выпишут затрещину.
— Что за шум, а драки нету? — строго осведомился Василий и вдруг осознал, что драк между пушистыми побирушками и впрямь никогда не бывает. А ведь ссорятся постоянно… То ли не принято у них, то ли надзорок боятся… Неужто им тоже щелчка дают как людям?
Василий погрузил пятерню в нагрудный карман фартука (деталь, вызывающая особую гордость) и извлек авоську, сплетенную Машей Однорукой всего за десять капсул. В то время как уничтоженная глыба, насколько мог судить Василий, тянула тюбиков на двадцать с лишним.
— Телескоп. Ну-ка займись! — Не глядя, кинул авоську в сторону чирикающей толпы, а сам подошел поближе к съехавшимся лоб в лоб надзоркам и весь обратился в зрение. Чернильные, как бы облитые жидким стеклом корпуса механических тварей на секунду просветлели — и Василий озадаченно ругнулся. Так ему опять и не удалось подсмотреть, откуда же у них все-таки вылетают эти самые капсулы…
Как и предполагалось, каждая надзорка сыпанула на искристое покрытие не менее десятка тюбиков. Поразило другое: все тюбики были ярко-алого цвета. Возбужденный щебет оборвался. Приторный сироп, заключавшийся в алых капсулах, лупоглазые побирушки терпеть не могли.
Телескоп, развернувший авоську и уже пританцовывающий в радостном предвкушении, отпрыгнул и вздыбил серебристую ухоженную шерстку.
