Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского
Через своих обнажающих сложность человека героев Достоевский пытается разобраться, что в природе человека врожденное, что приобретенное.
Признавая социальное в человеке, Достоевский не склонен сводить человека к социальности. В художественных произведениях, в «Дневнике писателя», в записных тетрадях — всюду он выступает против абсолютизации роли социальной среды. Среда не всесильна. Человек выше среды. Он способен поступать вопреки ей. Следовательно, что-то есть в нем до среды. Признается роль биологического. И не случайно. И не без оснований. Ведь и, с нашей точки зрения, социальность как форма движения материи диалектически, а не метафизически отрицает биологическую форму.
Князья, генералы, помещики у Достоевского добры и злы. Люди из народа — то же самое. Раздел на добрых и злых идет не столько через карман человека, сколько через его сердце. Князьями были Мышкин и Валковский. А это два полюса. Князем был и Сергей Сокольский, носящий два полюса в себе. Не все в человеке от социальности.
Кто унижен и оскорблен у Достоевского? Порою люди, представляющие далеко не дно общества. Большинство из них вообще не трудится. Если бы этих людей видели переписчики из ранних повестей Достоевского, то они могли бы подумать: нам бы ваши заботы. Костлявая рука ребенка — от нищеты. Но нищета-то порою от гордости. И все это не случайно. Это есть акцент на асоциальности.
Среда — средою, но выбор у человека есть всегда. В разной степени, но есть. Среда одна, а пути могут быть разные: Разумихин, Раскольников, Мармеладов. Буржуазная действительность одних толкает на путь активной борьбы, а вот Шатова как раз оттолкнула от этого пути. «Низкие потолки» на разных людей давят в разной степени.
Среда не может совершенно искоренить доброе в человеке если оно было. Порою среда в этом аспекте вообще бессильна. В этом Достоевский убежден. И высказывает свои мысли, говоря о каторжнике Алее, добром и кротком человеке. «Есть натуры до того прекрасные от природы, до того награжденные богом что даже одна мысль о том, что они могут когда-нибудь измениться к худшему, вам кажется, невозможною. За них вы всегда спокойны. Я и теперь спокоен за Алея. Где-то он теперь?» [4, 52]. Алей выше среды.
Опираясь на признание не только социального, но и асоциального в человеке, Достоевский делает вывод, что изменить через влияние экономики природу человека никому не удастся. Социальное не способно искоренить заложенное в человеке природою биологическое.
Яркий пример этого — образ Шатовой в «Бесах», о котором я уже говорил. Шатова — лицо эпизодическое. Но нагрузка по третьему кругу на это лицо огромная. Героиня насквозь социальна. Она ждет ребенка и заранее проклинает его. Она женщина дела. Родила. И переродилась сама. Социальное — «по боку».
Биологическое в человеке неистребимо. И было бы большой, бедой для человечества, если б наоборот. Некому было бы говорить о социальности. Марии должны прежде всего рожать, а? потом уже участвовать в разного рода социальных экспериментах. Достоевский допускает мысль о наличии людей, желающих исправить природу человека. Но верит в неискоренимость биологического, способного противостоять конъюнктуре социальности.
«Человек принадлежит обществу. Принадлежит, но не весь» [ЛН, 83, 422]. Емкость этих двух, по-видимому, заимствованных у Гоголя предложений огромна. Это — и кредо автора и предостережение обществу, посягающему на человека. Ваш человек но не безгранично. Знайте это, человека не уважающие, говорит Достоевский. Это в социальном плане. Но тут есть и план философский. Человек как он есть «несет на себе слой социальности. Но слой этот далеко не самый глубинный. Под ним что-то другое, на что накладывается социальность, пытающаяся в лучшую или худшую сторону исправить биологическое.
Переделать решительно природу человека. А можно ли? А надо ли? Это вопросы Достоевского. Ответы на них — более, чем скептические. Нельзя дистиллировать человека. Нельзя избавиться в нем от какой-то одной стороны. Добро и зло диалектически взаимосвязаны. Пока жив человекам «не нужно — ибо еще не известно, лучше ли будет человек при постороннем в него вмешательстве. Тем более, что и знаем-то мы о человеке не так уж много. Что-то мы о человеке знаем, «но есть то, об чем мы и понятия составить не можем» [ЛН, 83, 432]. Неисчерпаемость, непроявляемость человека до конца, здесь высказанная, повторяется в «Идиоте»: «Причины действий человеческих обыкновенно бесчисленно сложнее и разнообразнее, чем мы их всегда потом объясняем, и редко определенно очерчиваются» [8, 402].
Человек проявляется не весь. Его «изреченная мысль» может быть ложью. Не сознательной. Это за скобками. Просто существует невыразимость мысли при полном желании ее выразить. Тем более не до конца выразимо чувство. А потому-то мы знаем не всего человека. Он не весь выражен, да к тому же порою и не адекватно понят. В большей степени при этом выражается и понимается социальное, поверхностное, а не биологическое, глубинное. Мы больше воспринимаем сознательное в человеке, чем его неосознанное, бессознательное. Мы знаем, в определенном приближении, сознание, логику. Но человек выше сознания, выше логики.
По Достоевскому, это бесспорно. «Но в эту минуту вдруг случилось нечто тоже совсем неожиданное» [10, 8, 413]. Это из «Подростка». Но подобное можно найти в любом романе. Вдруг — это и есть символ алогичности. Герои Достоевского приходят, уходят, что-то делают. Но предсказать их действия нельзя. Нет логики.
Мать Раскольникова говорит о своем сыне: «Его характеру я никогда не могла довериться, даже когда ему было только пятнадцать лет. Я уверена, что он и теперь вдруг что-нибудь может сделать с собою такое, чего ни один человек никогда и не подумает сделать» [6, 166]. И это верно. Каждый прочитавший роман знает, что поступки ее сына алогичны.
Человек видит несчастье другого. Логично предположить его огорчение. А в «Бесах» веселятся возле самоубийцы. Люди не самые лучшие — верно. Но там есть и обобщение рассказчика: «Вообще в каждом несчастии ближнего есть всегда нечто веселящее посторонний глаз — и даже кто бы вы ни были» [10, 255].
Мысль эта не случайная. В «Подростке» она повторяется. С точки зрения героя, существует «обыкновенное человеческое чувство некоторого удовольствия при чужом несчастии, то есть когда кто сломает ногу, потеряет честь...» [10, 8, 175]. Повтор гово-. рит, что это не только позиция героев.
Человек способен не только любить, но и ненавидеть. Любить одного, ненавидеть другого. Логично. Но не совсем логично, когда любят и ненавидят одного и того же. А у Достоевского так бывает.
