Юлия Зонис - Инквизитор и нимфа
Победивший наконец-то поляризационную защиту свет ударил в зрачки, и Марк направил «лексус» вниз, на небольшую плоскую площадку.
Открыв дверцу, он ступил на равнину, и ветер, незаметный в машине, чуть не сбил его с ног. По небу мчались клочки облаков. Солнце то терялось в них, то снова победно выступало из туч. Каждая капля и каждый осколок кварца сверкали, вспыхивали и гасли в наведенном облаками ритме. Острые лопасти осоки звенели под ветром. Марк поднял голову и заметил впереди невысокий холм. На вершине холма возвышался каменный дольмен — несколько вертикальных глыб, перекрытых серой, гладкой плитой.
Марк оглянулся. Пение ветра. Шепот тростника. Стелющаяся трава, и так без конца, от горизонта до горизонта. Если бы не лишний здесь, чужой наплыв принесшей Марка машины, можно было бы поверить, что строители дольмена вернутся с минуты на минуту. На мгновение представились смуглые люди в шкурах, с грубыми орудиями. Гортанная перекличка их голосов еще сохранилась где-то в глубинах камня, ведь ничто не проходит бесследно. Марк присел на корточки и кончиками пальцев провел по белому выступу кварца. Grian cloch, «солнечный камень». Кости земли. Вся равнина была усыпана костями. Где-то тут или чуть дальше к югу в землю уходили и кости его предков — темноглазых жестоких иберийцев, сыновей Миля, четыре тысячи лет назад высадившихся на этот остров[9].
Они прошли от Керри и до Коннахта, огнем и мечом преследуя былых обитателей Эйре. Его предки сражались с племенами богини Дану и загнали бессмертных воителей в холмы, перекрыв выход. Одно племя сменяется другим. Так происходит всегда. Туата де Дананн вытесняют фоморов, гэлы — туатов, норманны — гэлов[10]. Кроманьонцы истребляют неандертальцев. Боги обрушивают волны потопа на развратившееся человечество, и на смену ему приходит новое, свободное от былых грехов. Марку стало мимолетно жаль минувшего. Он оглянулся на увенчанный дольменом курган. Убежище неолитических людей — или врата в тот мир, куда ушли Нуаду, Луг Длинная Рука и свирепая Морриган? И есть ли разница? Может ли дольмен быть одновременно и тем, и другим? «Все на свете — отголосок какой-то истины, Салливан». Голос геодца прозвучал так отчетливо, что на мгновение перекрыл свист ветра. Марк вздрогнул и, поднявшись на ноги, зашагал к холму.
Склон, хотя и невысокий, оказался довольно крут, так что, вскарабкавшись на вершину, викторианец слегка запыхался. От глыб тянуло холодом. Марк вступил в тень дольмена. Здесь, как ни странно, царило безветрие. Стылость кралась по камням. Солнце, бьющее с запада, заливало холм, но в каменном прямоугольнике лучи теряли силу — словно само время замедлилось, превращая солнечный свет в вязкую желтую смолу. Марк поглядел сквозь проем на запад, ожидая увидеть… что? Древнее море с парусами узких кораблей? Разгоревшуюся на равнине битву? Но увидел он, конечно, все ту же пустошь в серых пятнах известняка и зеленых ручейках травы.
Марк снял перчатку и приложил руку к стене дольмена. Когда он отнял ладонь, на камне остался красный отпечаток. Марк усмехнулся. Через год сюда забредут туристы и посчитают побуревшую к тому времени пятерню доисторической наскальной живописью. Или не забредут, или так и простоит этот камень еще миллион лет, и для тех, кто найдет отпечаток, он будет настоящей памяткой из безвозвратно минувшего. Что такое для куска осадочной породы восемь тысячелетий, прошедшие со времен первых неолитических стоянок? Он сложен из раковин древних моллюсков, откладывавших кальций в те времена, когда вся Ирландия была дном мелкого первобытного моря. Этот камень существовал сто миллионов лет и просуществует еще столько же, пока не превратится в пыль или пока не затопит его новое море. И вдруг с тоскливой и неизбежной ясностью Салливан осознал, что ему суждено это увидеть. Суждено наблюдать, как приливные волны меняют очертания континентов, как стареет и наливается красным Солнце, как, искрошившись, камень превращается в пыль, унося отпечаток его руки… Судорожно оглянувшись, он нашел глазами продолговатую каплю «лексуса». В стеклах машины разгорался закат. Бежать, бежать, пока не поздно, с этой равнины! Бежать туда, где ждет его Лаури, где светит лампа под коричневым колпаком, где можно смеяться, пить чай и спорить о том, дадут ли им Нобелевку за телепатов-неандертальцев.
Он посмотрел на красный отпечаток, на собственную ладонь и тяжело опустился на землю. Спиной оперся о холодную стенку дольмена, а колени подтянул к подбородку. Некуда и незачем бежать. Поздно. Тот Марк умер три года назад, на Вайолет. Нынешний три года таскает на плечах мертвеца, и пора бы уже избавиться от трупа.
Слева басовито загудело. Рассеянно обернувшись на звук, он увидел черного, мохнатого и толстого шмеля. Припозднившееся насекомое опустилось на венчик голубого цветка с фигурно вырезанными лепестками. Брюшко шмеля было измазано в желтой пыльце. Марк протянул руку и щелкнул опылителя по упитанному заду. Шмель с недовольным гудением взвился в воздух.
«Лети домой, а то замерзнешь», — пробормотал Марк.
Послушавшись, шмель поднялся выше над холмом. Желтые крупинки пыльцы отчетливо проступили на черном подбрюшье. Мгновение — и летун растворился в синеве. Закачался покинутый цветок, расправляя помятые лепестки. Марк вспомнил о другом, гигантском цветке, чьи лепестки электромагнитными дугами вспухали над горизонтом. С усмешкой он представил, каким же чудовищем должен быть опылявший такой цветок шмель… И вдруг с легким хрустальным звоном куски головоломки встали на место. Марк расхохотался. Каким же он был идиотом! Что делает цветок? Правильно, цветок производит пыльцу. Пыльцу разносит ветер… или насекомые… или кто-нибудь покрупнее, учитывая размеры цветка и пункт назначения пыльцы. Х-хромосомная метка, оставленная цветущим секеном в людях. Пыльца. Секен трудился миллионы лет, чтобы вывести особую породу опылителей. Тех, кто может доставить его генетический материал к самым далеким звездам — к мирам, где живут другие секены. Обычное перекрестное опыление.
Викторианец вскочил на ноги и уставился на запад, прямо на валящееся к горизонту солнце. Солнце, будто почувствовав этот взгляд, на глазах стало наливаться красным. Все ниже, все багровее, наконец оно коснулось пятками облачной постели и растянулось в пылающих багрянцем простынях на весь небоскат.
Пока солнце умирало в кровавой луже, в голове смотревшего на него человека пронеслось триста тысячелетий. Почти вечность для представителей вида Homo Sapience, но для секена, конечно, не срок.
Вдоволь налюбовавшись закатом, Марк торопливым шагом спустился с холма и направился к машине. Он поднял «лексус» и бросил его туда, где на юго-западе, ближе к берегу моря, тускло блестели окна в доме Ангуса Салливана. Там, на заболоченных пустошах за Фанор, гнили и наверняка уже сгнили остатки плетеных, обмазанных глиной хижин. Там обитали когда-то предки северных О'Салливанов. Возможно, был среди них и тот, кого геодский священник назвал инквизитором.
