Юлия Зонис - Инквизитор и нимфа
Закипев, чайник выплюнул длинную струю пара, а Марк все не появлялся. Лаури выключила конфорку и спустилась в подвал. Мысленно попросив прощения у Ангуса, она сняла с полки пузатую, в пленке пыли бутылку «Коннемары». Вскарабкалась обратно по лестнице, прошла через кухню — шаги глухо звучали на плитке пола — и, распахнув дверь, уселась на невысоком порожке. Холод пробирал до костей. Девушка отвинтила пробку и, буркнув: «Твое здоровье, старина», — отхлебнула виски. Сразу сделалось теплее. Лаури глотнула еще раз, убедилась, что свет горит во всех окнах и в прямоугольнике высокой двери, поставила бутылку рядом и принялась ждать.
Двое шагают по болоту след в след. Можно даже сказать, что траектории их движения с точностью совпадают в пространстве, но не во времени. Двоих разделяет около пятнадцати столетий. Первый, с чужеземным латинским именем Маркус, движется с опаской. В руках он сжимает слегу, которой то и дело пробует хлябь впереди и по сторонам тропинки. На нем длинная холщовая рубаха, короткие штаны и заляпанные грязью гетры. Второй, в желтом пластиковом плаще, внушал бы ужас, если бы не милосердно распростершиеся над равниной сумерки.
Видимо, за пятнадцать веков болото успело изрядно обмелеть, потому что человек в плаще шагает не выбирая дороги и лишь изредка проваливается по колено. Или дорогу для него проложил шедший первым — но тогда придется допустить, что двоих связывает странная нить длиной в пятнадцать веков, а такое вряд ли возможно.
Первый человек утомлен. Выбравшись на небольшой островок, он садится на камень. Опускается на камень и второй. И вот что удивительно — это тот же самый камень, только наполовину погрузившийся в землю.
Небо над болотом еще сереет, но внизу все уже налилось чернотой, и в этой черноте один за другим загораются зеленоватые огоньки. Тут наконец разница между двумя путешественниками становится очевидной. Первый испуганно таращится на огни, выставив перед собой слегу. В голове его мелькает сразу несколько мыслей: об уилл-о-уиспах, болотных духах, заманивающих путника в трясину; о кладбищенских огнях, что предвещают близкую смерть. Молодое и бледное лицо его бледнеет еще больше, губы принимаются шептать слова молитвы. Второй наблюдает за огоньками с интересом — если, конечно, его милосердно скрытое тьмой лицо способно выражать интерес. Второй знает, что в глубине под болотом проходит тектонический разлом. Земные кости — сжатые там, внизу, чудовищным давлением пласты кварца — порождают пьезоэлектричество, которое, достигая поверхности, ионизирует болотный газ. Это и вызывает неверное дрожащее свечение. Что самое интересное, и первый, и второй правы, но прав бы оказался и третий, сказавший, что светящаяся над болотом низкотемпературная плазма — не что иное, как плоть мертвого секена. Мертвого и разлагающегося последние пятьдесят тысячелетий, ибо смерть планетарных тварей — долгое и неприятное дело. Впрочем, что плохо для секена, хорошо для личинки. В центре каждого огонька, в нежной и питательной оболочке из мертвой плоти, дрожит цепочка пылевой плазмы. Первый, застрявший на своем островке и все твердящий «Патер ностер», об этом не подозревает, а второй догадывается и хочет проверить свою догадку. Он не успел еще стать падальщиком, этот второй, и мысль о том, чтобы жрать кишащую личинками падаль, ему неприятна. Он предпочитает думать о предстоящем как о купании в источнике с мертвой водой. В мире первого, так надеющегося на «Патер ностер» и одновременно сжимающего в кулаке солнечный кельтский крест, мертвая вода — самое обычное дело. Мертвая — заживляет раны. Живая — пробуждает излеченного к жизни.
Зловредный камень под первым путником хлюпает, глубже погружаясь в болото. Человек вскакивает и с отчаянным видом устремляется вперед. Второй легко поднимается с так и не шелохнувшегося валуна и тоже ступает в болото. Огоньки вздрагивают. Огоньки останавливают свой хаотичный танец и — цепочками, струйками, а затем и целой приливной волной, состоящей из дрожащего света, — тянутся к людям. Первый вопит от ужаса и, выронив слегу, зачем-то задрав к небу руки, валится на колени. Волна захлестывает его с головой. Второй останавливается, с виду спокойный; лишь чуть учащается его свистящее, хлюпающее дыхание. Двинув плечами, он сбрасывает ненужный плащ. Первые капли прилива обрызгивают стоящего, касаются темной массы переплетенных мышц и сухожилий — и всасываются, как вода, окропившая сухую землю. Свет окатывает человека, разбивается о его грудь. Человек вступает в этот бушующий, мертвецкой зеленью горящий прилив, как купальщик в незнакомое, но теплое море. Море бурлит, вскипает сердитым валом. Прилив ли поглощает человека, человек ли поглощает прилив — некоторое время сложно разобрать в судорожном, затопившем болото сиянии. Затем свет гаснет. Становится темно и совсем непонятно — было ли это? Не было ли?…
Лаури уже почти задремала от выпивки и усталости, когда на дорожке перед домом заскрипели шаги. Вскинувшись, девушка распахнула глаза — как раз вовремя, чтобы увидеть вступающую в полоску света фигуру. Лаури присмотрелась и, вскочив, завизжала от ужаса. И было от чего.
Пришедшего из темноты с ног до головы облепила грязь, так что лицо казалось черной маской. И в черной этой маске, чуть выше, чем у людей расположены глаза, фосфорически мерцали два огня.
Услышав вопль, чудовище остановилось и как будто с недоумением тряхнуло головой.
— Ты чего орешь? — обиженно спросило чудовище.
— М-м… Марк? Г-глаза… — Лаури ткнула в бледно светящиеся шары.
Чудовище подняло руку и провело пальцами по лбу. Огни, отделившись от того, что оказалось свесившимися на лицо прядями, испуганно вспорхнули.
— Тьфу, — сказало чудовище. — Болотные огни прилипли… Орать-то зачем?
Лаури стало нестерпимо стыдно, так что краской обожгло щеки. А за стыдом, конечно, пришла и злость.
— Какого черта?! Исчезаешь, слова не сказав… приходишь весь в каком-то дерьме и с болотными огнями…
— Ты еще бутылку потреби — я и не с тем приду.
Лаури покосилась на опрокинутую бутылку, из которой выливались остатки виски. Облегчение накатило теплой волной. Немалую часть этой волны составляла «Коннемара», так что девушка тряхнула головой и расхохоталась. Вытянув руки, она шагнула вперед, к Марку, и он тоже шагнул навстречу. Падавший из открытой двери свет осветил его лицо. Лаури радостно вскрикнула, потому что лицо было прежним, хотя и очень грязным. Затем свет блеснул в глазах ночного гостя. И девушка попятилась. Она больше не кричала. Она пятилась и пятилась, пока не уперлась лопатками в дверной косяк. В голове мелькнуло что-то о том, что мертвецы не могут переступать порог дома без приглашения. Глупейшая мысль, но Лаури все же спиной ввалилась в комнату и сжала дверную ручку.
