Юлия Зонис - Инквизитор и нимфа
Марк уставился в окно, не замечая слюдяного блеска раскинувшейся за ним пустоши. Цветение. Цветок. Вайолетский секен так и не успел расцвести. А земной цвел наверняка, ведь личинки заражают только взрослый секен. Вот она, разница. Вот что означает Х-хромосомная метка. Секен расцвел и оставил в людях, и в неандертальцах, и в кроманьонцах, свой оттиск. Вот на что реагирует личинка, ведь она пробуждается лишь в ответ на зов секена…
Марк улыбнулся. Еще один кусочек мозаики лег на место, и до разгадки осталось совсем немного… Викторианец крутанулся на стуле — и в настенном зеркале отразилась абсолютно чужая, лыбящаяся от уха до уха рожа.
«Дурень, — беззвучно сказало отражение. — Чему ты радуешься? Что с того, что секен цвел или не цвел, помечал или не помечал людей? Тебе-то это чем поможет?»
«Ничем, — так же молча ответил Марк. — Это не поможет мне ничем».
Ему могла бы помочь целая, нетронутая геодским вуду личинка. «У вас чудовищно эффективная система репарации», — сказал врач. О да. Если бы речь шла об обычной молекуле ДНК, клетки сами бы залечили разрывы, используя неповрежденную цепь как матрицу. Может быть, личинка работает по тому же принципу. Может быть, все, что ей нужно, — это строительный материал и одна-единственная неповрежденная копия… Секен. Ему нужен был зараженный свежими личинками секен, но где его взять? Отправить еще одного дурачка-эмпата на Вайолет?
«А согласен ли ты убить целый мир, чтобы самому выжить?»
Оле бы не колебался. Оле бы, пожалуй, и терранский секен заставил цвести…
«А уверен ли ты, что хватит времени? Вайолет далеко, а у тебя в запасе не больше пары недель».
Вот это уже ближе к истине.
Снова побарабанив по столу и мутно отметив, что надо бы сменить перчатки, Марк обернулся к окну. Равнина, усыпанная глыбами известняка, горела под солнцем. Над плоским горизонтом дрожало марево: там начинались солончаковые озера.
Марк отключил комм, накинул плащ и спустился в холл. На кухне Лаури не оказалось. Там на добротном дубовом столе стыли на блюде чудесные булочки, желтело масло в масленке и поблескивал кофейник. Есть не хотелось совершенно. Викторианец прошел по длинному, тихому коридору, где в столбах света плясала пыль, и распахнул наружную дверь.
Лаури нашлась на крыльце. Скорчившись на верхней ступеньке, она опять курила. Волосы ее были скручены в пучок на затылке. Непокорные пряди выбивались из прически, и в них, как и повсюду в этот пронзительный день, горело солнце.
— Легкие испортишь, — сказал Марк, присаживаясь рядом.
Лаури, не оборачиваясь, хмыкнула:
— Не трепись. Ты же в курсе, я операцию сделала.
— И как жабры спасут тебя от саркомы? Если легкие откажут, поселишься на морском дне, будешь развлекать утопленников?
— Дурак, — безразлично сказала девушка. — Умный, а дурак. Мне объяснили еще на Терре: они там вкалывают такой генный коктейль перед операцией, что никакого рака пациентам уже не светит. Иначе бы вместо жабр получилась здоровенная опухоль. Можно подумать, ты не знаешь.
— Знаю.
— Так зачем треплешься?
— Какая-то ты сердитая. Я тебя чем-то обидел?
Девушка резко развернулась. Серые, просвеченные солнцем глаза сощурились, и в глубине их наметились темные облачка.
— Знаешь, Марк, ты иногда бываешь удивительно мерзким. Собственно, ты почти всегда удивительно мерзкий. Я и забыла, но сейчас вспомнила.
— Вот те раз. Что я сделал не так? Не похвалил тебя за ум и заботу? Пожалуйста: ты очень заботлива и очень умна. Правда. Без тебя я бы до неандертальцев не додумался.
— Додумался бы. Не сейчас, так позже. Не в этом суть.
— Тогда в чем?
Девушка отшвырнула окурок на цветочную грядку, еще мокрую после дождя, и ответила:
— Ты не умеешь делать две очень нужные вещи. Не умеешь прощать и не умеешь быть благодарным.
— Не понимаю.
— Видишь, ты даже не понимаешь, о чем я говорю. — Лаури потянула из пачки следующую сигарету.
Марк молча отобрал у нее и сигарету, и пачку; смяв то и другое в кулаке, швырнул в куст ромашки.
— Объясни.
— Объясню. После того как ты съездишь в магазин и купишь мне новую пачку. Лучше две, облегченный «Голуаз». И не вздумай умыкнуть машину — в ней такой противоугонник, что мало не покажется. — Лаура уронила рядом с Марком карточку-ключ и, встав с крыльца, ушла в дом.
Подбирая ключ, Марк подумал, что и правда многого теперь о ней не знает, и впервые за четыре дня пожалел об утраченных способностях.
Он купил сигареты в деревенской лавочке, не замечая, что делает. В голове вертелись куски головоломки: неандертальцы, кроманьонцы, секен, личинка. Пятьдесят тысяч лет, сто тысяч… Особенно почему-то беспокоила последняя цифра. Было в ней какое-то несоответствие с прежде услышанным… Засунув две пачки в карман плаща, Салливан подошел к машине. На него оглядывались. В эти края горожане забредали нечасто.
Окна-хамелеоны в «лексусе» затемнялись автоматически, и все же даже сквозь потемневшие, словно загаром подернувшиеся стекла пробивались солнечные лучи. Солнце катилось к западу, и Марк летел на запад, туда, где над горизонтом угадывался блеск моря. Под брюхом машины тянулась равнина, перечеркнутая трещинами, в выступах камня — знаменитая Барренская пустошь. Из трещин пробивались трава и островки камыша. Серебряными монетками горели озерца, где в прибрежных зарослях утки выводили потомство.
По дороге в гостиницу Марк размышлял. «Что получится, — думал он, — если совместить все три доступные человечеству технологии? Атлантскую способность мгновенно переносить информацию и перемещаться в пространстве, находиться одновременно в нескольких местах. Лемурийские биотехнологии — возможность принять любую форму и жить в любой среде, натуральное оборотничество… И таланты психиков — от чтения мыслей до управления секенами, власти над заселенными секенами планетами и, может быть, даже звездами… Боги.
Получатся те самые мифические боги. Но что же мешает трем ветвям человечества объединиться? Внутренняя склонность к раздорам — или внешняя, древняя и упрямая воля?» Марку представились светлые глаза геодского священника. Атланты считают его Предтечей… одним из Предтеч, первородных, бывших хозяев галактики. Геодец вспомнился без привычной ненависти. Марк думал о нем скорее с любопытством. Вот и еще одна загадка и, пожалуй, самая главная.
Победивший наконец-то поляризационную защиту свет ударил в зрачки, и Марк направил «лексус» вниз, на небольшую плоскую площадку.
Открыв дверцу, он ступил на равнину, и ветер, незаметный в машине, чуть не сбил его с ног. По небу мчались клочки облаков. Солнце то терялось в них, то снова победно выступало из туч. Каждая капля и каждый осколок кварца сверкали, вспыхивали и гасли в наведенном облаками ритме. Острые лопасти осоки звенели под ветром. Марк поднял голову и заметил впереди невысокий холм. На вершине холма возвышался каменный дольмен — несколько вертикальных глыб, перекрытых серой, гладкой плитой.
