Вячеслав Рыбаков - Звезда Полынь
Только размашисто бьет помпа сердца.
Несколько мгновений Вовка не мог ни слова вымолвить от потрясения, потом спросил:
— И сколько ты тут сидишь?
— Наверное, минут сорок, — ответила она почти застенчиво.
Как же ей, наверное, страшно было одной…
— Замерзла?
— Да. Немножко.
— Слушай, а мобилы у тебя нет, что ли?
— Разбился, — виновато сказала она, а потом, словно боясь, что он не поверит, стремглав расстегнула «молнию» на груди, сунула руку за пазуху и извлекла оттуда изящную, как шоколадка, плиточку «Эрикссона». Было похоже, что шоколадку прямо в обертке попробовал на зуб и, разочаровавшись, сплюнул гиппопотам.
— Так ты нехило приложилась, — окончательно уразумел Вовка.
— Так я и говорю, — просто ответила она.
— Скорей застегнись! — вдруг поддавшись заботливой панике, рявкнул он. — Мороз ведь!
Девчонка послушно затянула «молнию» до подбородка.
Вовка быстро огляделся, видя все будто в первый раз, будто внове, потому что задача встала новая. Носиться, как охреневший слон, дело нехитрое. А вот ее оттранспортировать… Будет ковылять, опираясь на его руку, на сломанной лыже, да при том, что ему придется торить по рыхлому снегу параллельную лыжню для себя… Не, они и к закату не дойдут. Она просто остекленеет.
— Тебе сколько лет?
Она не сразу ответила. После паузы призналась:
— Тринадцать.
Совсем фитюлька.
— Как же тебя занесло-то сюда? — У него непроизвольно прорезался нежный, отцовский тон.
Она беззащитно пожала плечами:
— Сама не знаю. Шла, шла… Красиво.
Ответ, достойный уважения. Фитюлька, но наш человек.
— Значится, так, — начал Вовка, сам не заметив, что заговорил, будто Глеб Жеглов, но чувствуя себя очень взрослым, опытным и могучим. — Сейчас будем играть в Машу и медведя.
— Чиво-о? — изумилась пигалица.
— Ничиво-о, — передразнил ее Вовка. — Молчи и слушай. Время дорого. Сейчас сядешь мне на спину, обхватишь руками-ногами… Лыжи твои мы выкинем тут. Все равно одна сломана. Палки можешь мне отдать, я их потащу вместе со своими. Твоя задача: крепко держаться. Ясно?
Она опять поджала губы. Уже побелевшие от морозного передозняка щеки ухитрились налиться краской.
— А позволь, Микитка, я положу на тебя свою ножку, — пробормотала она. — А он и рад тому: не то что ножку, говорит, но и сама садись на меня. И как увидел он ее белую полную ножку…
— Ты эти секс-прихваты брось, — с негодованием прервал он. — Подрасти сперва!
Она засмеялась:
— Это же «Вий»!
Вовка остался непроницаемо суров. Какой такой вий, блин…
— Поздняк трепаться, — строго сказал он и опустился рядом с нею на корточки. Надо бы коленку посмотреть, мельком подумал он. Их там, в банде, помимо прочего, основным приемам первой помощи тоже учили — хоть какая-то польза; как говорит отец, знаний лишних не бывает, и коль в голове что-то застряло, то когда-нибудь да пригодится. Если это, конечно, настоящие знания, а не болботня. Да, по толку-то? Пока он будет изображать Айболита, она вообще закоченеет.
Нет, никаких медосмотров. Галопом, галопом…
Он снял лыжу с расшибленной ноги. Тогда девчонка распрямила здоровую — и стал виден надетый на нее расщепленный обломок лыжи. Надо же, она его спрятала… Зачем? Чтобы не выглядеть жалко? Ну, пигалица… Молодец, чес-слово… Вот ведь угораздило ее… Он снял обломок. Повернулся спиной и встал на четвереньки.
— Заползай.
Очень странное, щекотное для души это было чувство — когда на него уселось сзади и потом, устраиваясь повыше и поудобней, от задницы к плечам аккуратно поползло мелкое, но цепкое существо потенциально женского пола. Как ни крути — не мартышка. Тонкие и гибкие, как хлыстики, руки, шурша тканью комбинезона, неловко обняли его за шею, широко разведенные коленки обхватили бока.
— Так? — стесняясь, спросила она.
— Ага, — одобрил он. Пигалица оказалась удивительно легкой; не девчонка, а пластмассовая Барби в натуральную величину. Вовка осторожно распрямился. Она, едва слышно ойкнув, поехала было вниз по его спине, но тут же притормозила; здоровая коленка прижалась плотней, а руки судорожно передавили ему горло.
— Только не придуши меня.
Она стремглав освободила кадык. Надо же, сразу поняла, где… Чуткая.
— Прости, пожалуйста, — покаянно пробормотала она и повторила: — Так?
— Да, — сказал он. Чтобы храброй фитюльке стало повеселей, он жеребячьи топнул ногой и громко заржал: — Иго-го!
И, работая только ногами, чтобы плечи и спина оставались неподвижны и девчонке сподручней было держаться, он, по возможности поддерживая ее за коленки, начал первую в своей жизни эвакуацию пострадавших.
Поначалу они не разговаривали. Осваивались. Стеклянные изваяния сосен роями плыли назад. Скрежетал и рычал под ногами снег.
Потом сзади раздался фитюлькин голос:
— Ты еще не устал?
Надо же, заботливая нашлась…
— Нет, — сказал Вовка. — Ты легкая. Не завтракала, наверно.
Он хотел пошутить, чтобы еще немножко ее развлечь, но она оскорбилась:
— Как не завтракала? Завтракала!
— А если даже и устану — мне полезно.
— Почему?
— Хорошая физподготовка.
— Ты спортсмен?
— Нет.
— Хочешь в армию?
— Позовут, так пойду, но…
— А, поняла! — сказала она. — У вас в фашистском уставе сказано, что в здоровом теле — здоровый дух.
— Дура, — сказал он.
Некоторое время она молчала. Ее дыхание обиженно участилось и горячо щекотало ему шею сзади.
— Прости, — неловко пробормотал он. — Я же сам тебе… Прости. Я в космос хочу. Знаешь, сколько весит скафандр для выхода в открытый космос?
— Сколько? — заинтересованно спросила она как ни в чем не бывало.
Он и сам не знал.
— Много, — сказал он. — Больше тебя.
Первый поворот… Километр прошли.
— А зуб даю, — сказала она, — пока ты сюда не приехал, про космос и не думал.
— Точно, — подтвердил он.
— Тут место такое. У нас мальчишки в классе как с ума посходили. Все хотят кто на Луну, кто на Марс. Просто смешно. Таблицу умножения друг у друга выясняют, но болтают с умным видом про апогей и перигей. Я у одного спрашиваю: а что выше, перигей или апогей? Молчит, моргает… Я у другого… Только третий вспомнил.
«И я на них похож», — подумал Вовка.
Надо будет посмотреть, сколько весит скафандр.
— Ты в каком классе? — спросил он.
— Ты молчи, — заботливо ответила она. — Береги дыхание. А я буду тебя развлекать разговорами.
