Вольдемар Грилелави - Ежик с иголками
— Где дочь? Она дома, или вы ее совсем уже потеряли? Мне бы увидеть и пару словами перекинуться с ней.
— Какая дочь? А, дочь, так бы и сказал, — неожиданно, словно вспомнив нечто важное, протянула она. — В школе, где же ей еще быть в это время. Утром сегодня ушла, да задержалась, поди, у подружек. Да, точно, я ее еще собирала, портфель складывала.
— Точно? Тогда неси ее документы. Мне в школу нужны ее метрики. Тогда и бутылку получишь.
Женщина, молча, развернулась и скрылась в комнате, а Евгений на время вынырнул из этого смрадного болота в подъезд, чтобы глотнуть несколько глотков свежего воздуха. Но дверь оставил приоткрытой, чтобы сразу вернуться к хозяйке, если она явится с документами. Через некоторое время он вновь нырнул в это амбре, протягивая женщине бутылку водки в обмен на документ Софийки. Хотел еще пару фраз выговорить ей, но не успел. Та уже на ходу откручивала пробку и уже с горла хлебала содержимое. Чтобы окончательно не потерять сознание и не проблюваться, Евгений выскочил из дома и, успокаивая возникшее головокружение, плюхнулся во дворе на лавку, жадно, словно выброшенная на берег большая рыба, хватая воздух беззвучным ртом.
— Ужас, какой кошмар, чего еще в этом мире бывает! — тяжело выдавливая из легких остатки квартирного воздуха, шептал Евгений. — И как она только могла жить здесь?
— Мужчина, вам плохо? — к нему подошла пожилая супружеская чета. Обоим лет под семьдесят, но оба ухоженные и опрятные. Видно, что далеко от тех, где только что был.
— Да ужас, какой, чуть не издох! — словно в оправдание объяснил он незнакомым людям.
— Что вы такое говорите? — покачала головой старушка, не совсем понимая шутку Евгения.
— Вы не обижайтесь, это я по воле случая забрел в одиннадцатую квартиру. Тяжелые испытание, еле выдержал положенные секунды. По-моему, там больше трех минут нормальные люди не выживают. А они запросто сутками там, и ничего.
— А-а! — протянул мужчина. — Это вы о Костиковых? Есть такие. И какое же это несчастье занесло вас к ним?
— Вот именно, что несчастье. А может это счастье. Ведь благодаря удаче мы с ней встретились. Простая необходимость. Вот, документы Софийкины забрать надо было, потому и зашел, да чуть не задохнулся. А по собственной воле отродясь бы и порога не пересекал.
— Ой, мамочки, Софийка! — воскликнула старушка. — Случилось с ней чего, аль как? То-то давненько ее не встречала. А какой ребенок славный-то, какай великолепная девочка, добренькая, обходительная, вежливая, а с мамашей не повезло, маленькой. Беда такая, что и сказать нельзя. Совсем спилась, да еще такого же урода к себе привела. Как же ребенок там в этом аду выживает?
— Вы, мамаша, так можете не переживать, все хорошо с вашей Софийкой. Вернее, с моей. Забрал я ее себе. Родственники мы дальние, вот и взял к себе. А понадобились документы в школу и поликлинику. Нынче без документов никак нельзя.
— Фу, ты, слава богу, счастье-то, какое нежданное привалило ребенку, что вы нашлись, — радостно за судьбу своей маленькой соседки вздохнули оба старика и сели рядом с Евгением. — Звать-то вас как? Может, помощь какая от нас понадобится, вопросы какие!
— Климов я, Евгений Федорович. Очень дальний родственник. Ну, помочь вы мне в одном можете, если понадобится через суд родительских прав лишать их. А потом уже опеку оформить. Действительно, чудный ребенок. Успели сдружиться с ней, полюбить друг друга. Вот и появилось у меня желание помочь ей в люди выйти. Да и хату эту спасать придется, чтобы ироды эти окаянные пропить не успели.
— Доброе дело делаете, Женя, — запричитала старушка. — Правильное. Только вам и не понадобятся свидетели. Сами успели побывать в хате. Вот из опекунского совета чиновников приведите сюда в гости. Пусть убедятся в невозможности проживания в этом аду. Да за один лишь смрад уже можно лишать.
— Вы правы, — согласился Евгений. — Ну, все, отдышался. Пойду, а то дома ребенок один, волнуется, наверное.
Старушка на всякий случай перекрестила ему спину вслед. Весть о спасенной Софийки и о ее новой семье принесла старикам радость и успокоение. Тяжело было им старым, поднявшим и воспитавшим детей и внуков, смотреть на медленное убийство невинного ребенка. И ради кого, и ради чего? Из-за водки и этого пьяного сожителя забыла женщина свои материнские инстинкты, и готова пропить собственное дитя. Такое нельзя понять и простить, а уж принять, как факт, даже больно. Спасибо дальнему родственнику за спасенную светлую душу.
Софийка повисла на шее и долго не могла произнести и слова. Чего только не передумала в долгом ожидании, каких только неприятностей не промелькнуло в ее голове. И больше всего боялась и опасалась, что папа Женя приведет мать, чтобы вернуть ее в родной дом.
— Нет, милая, так легко от меня не отделаешься! — с трудом продавливая комок в горле, сквозь мужскую скупую слезу простонал Евгений. — Я тебя никогда туда не отпущу. Только самых плохих детей за очень ужасную провинность можно и нужно отправлять туда на короткий срок, как в наказание. И то, лишь на время. А такого славного ребенка даже близко нельзя подпускать к этому вертепу. Это же самая настоящая клоака. Чтобы по-настоящему научиться ценить жизнь, надо минутку побыть там.
— Ты самый-самый лучший папа, я тебя буду любить крепче всего на этом свете, и никогда не сделаю ничего плохого, — скороговоркой выговорила она наконец-то.
Евгений слушал эти признания, а самого душили двоякие чувства. С ума можно было и хотелось сойти от таких влюбленных коллизий. Он самый лучший папа для чужого постороннего ребенка, а свои любимые у чужого дяди. Ой, как ты права, Софийка! Он все равно заберет всех их от этого чужого. И жену, и детей. Обязательно, вот только покончит с этим "Пауратом". А когда о нем заговорит весь мир, то и они сразу поймут, почему их папа и ее муж так внезапно отдалился от них. Это не было безразличием, это не было невниманием. Он совершал научный подвиг. А подвиги совершаются в бою. И на войну воины всегда уходят на долгое время, покидая в одиночестве жен и детей. И тыловые друзья умудряются перехватить их. Правда, он ничего не сказал и не предупредил о начале боевых операций. Но потому и винил не только их, а больше самого себя.
— Я сильно виноват, я был в корне неправ. Но, считаю, не все еще у нас потеряно. И даже долго не собираюсь дожидаться, а очень скоро пойду и верну их все на родину в родное семейное гнездо. Здесь место нам всем, им нечего делать у чужого и нелюбимого.
— Папа, ты сам с собой говоришь, или мне рассказываешь, словно я не совсем с тобой соглашаюсь?
— Я нам обоим говорю. Очень скоро мы станем большой и дружной семьей. Я теперь знаю, как нужно вести себя, чтобы никому не хотелось от тебя убегать.
