Романовский Александр - Ярость рвет цепи
Когда электрические иглы превратились в настоящие сверла, волк понял, что настал кульминационный момент. Он сполз с койки на пол, где и распластался беззащитно-уязвимой тушей (во всяком случае, так должно было все выглядеть). Для пущей достоверности он напоследок даже слабо дернул ногами.
Настала тишина.
Курт лежал и не двигался. Темные фигуры застыли на периферии зрения. Они тоже не двигались и, без сомнения, пристально изучали содержимое камеры на предмет какой-либо сознательной деятельности. Волк замедлил дыхание, будто погружался под воду, – ванна в убежище была одна на всех, однако более напоминала неглубокий бассейн. Волчье сердце билось все реже и тише, покуда не превратилось в отдаленную, зловещую пульсацию. Так дышит древнее чудовище в пещере, куда еще не ступала нога спелеолога…
Электрическое покалывание вначале стихло, затем исчезло совсем. И – почти сразу – объявилось ослепительной вспышкой. Волк даже не вздрогнул, потому как ожидал чего-то в этом роде. Вспышка исчезла, не оставив и следа. В паразите на шее еще теплилась жизнь.
Курт и сам не мог бы сказать, сколько времени прошло.
Возможно, полчаса. А может, и час. Это было не важно. Никто не привел Тарана, сами же “адъютанты” стояли за решеткой, молчали и ждали. В словах не было особой необходимости: если волк и впрямь лежит без сознания, то ничего не услышит. А если притворяется, то, согласно сценарию, станет молчать до последнего.
Поэтому безволосые просто-напросто отключили обогреватели, что гнали в камеру теплый воздух. Внутри каменных стен моментально начала концентрироваться промозглая сырость.
Так оно и продолжалось. Время неспешно капало в вечность.
Курт, дрожа от холода, поднялся с каменного пола, взял штекер и воткнул в разъем.
Трансформатор довольно мигнул зеленым глазом.
Таким образом, обе попытки завершились сокрушительным провалом. Сколько Курт ни напрягал мозг, выхода не находилось. То есть один выход, конечно, был, однако Курт отбрасывал мысль о самоубийстве.
Все же остальное, приходившее в голову, было полной чепухой. В этом он был похож на какого-нибудь книжного героя либо (что чаще) злодея, попавшего в подобную же передрягу.
Вот только у упомянутых персонажей всегда была какая-то альтернатива или же в подходящий момент события вдруг складывались на удивление удачно, чего, разумеется, не бывает в реальной жизни. В общем, Курт начал склоняться к мысли, что вырвать свободу клыками, похоже, не удастся.
Ничего, что-нибудь произойдет. Эта мысль зудела где-то на задворках сознания днем и ночью.
Но кто мог помочь волку, о существовании которого никто не знает? А если кто и знает, то придет ли на помощь? Враги, конечно, были не в счет.
Как бы там ни было, Курт продолжал тренировки. Другого выхода, впрочем, у него и не предвиделось. Хэнк гонял его по Яме с остервенением, нараставшим день ото дня. И тем более удивительным – прежде всего, для самого волка – стал результат.
Срок, прошедший с начала заточения, при всем желании нельзя было назвать значительным. Но, надо заметить, тело каждого волка, даже неокрепшего, болезненного щенка, отличалось тем, что весьма интенсивно реагировало на внешние раздражители. При значительных физических нагрузках волчьи мышцы не нуждались в каких-либо медикаментозных или стимулирующих препаратах, но в то же время темпам прогресса мог бы позавидовать любой бодибилдер.
Мышцы Курта набухли и окрепли после тренажеров. При каждом подходе к снаряду под волчьим мехом как будто шевелились стальные канаты. Гладиаторы и “безрукавочники” только диву давались. А Таран усмехался и качал головой. Дескать, он же говорил – парень еще себя покажет.
Так и случилось.
Хэнку достался ученик, о котором иные тренеры могли только мечтать. В своем стремлении достичь совершенства Таран не щадил ни себя, ни узника. А потому не имело значения, было ли происходящее “волчонку” по душе. Учителя интересовала лишь форма. То, что творилось у Курта внутри (не в биологическом смысле, конечно), заботило его в последнюю очередь.
На пути к высшей цели Хэнк был готов пойти на любые жертвы. Ученик должен был остаться с ним, нравится это ему или нет. Неволя также могла считаться вполне адекватным решением. Таран напоминал фанатичного резчика по дереву, который вырывает из земли дерево, в котором наметанному взгляду мастера показалось нечто прекрасное. Затем он счищает кору, отсекает лишнее, придавая полученной заготовке нужную форму.
Но то, что происходило с телом Курта, было лишь внешней, видимой частью изменений. Злость, боль и отчаяние были не менее острыми резцами, нежели электрический ток. Они вели в душе Курта незаметную, неслышную работу.
День проходил за днем, и форма обрастала все новыми и новыми деталями, которые Таран сумел рассмотреть под бесполезной корой. Курт учился рукопашному бою, фехтованию, некоторым акробатическим трюкам и, что также немаловажно, начинал чувствовать себя в Яме как дома.
Постепенно волчьи лапы привыкали к боевому мечу. В самом начале Курту позволили только подержать металлическую рукоять, обмотанную кожаным ремешком. На следующий день он сделал несколько выпадов – под монотонное бурчание Тарана (“почувствуй его мощь, стань продолжением стали…”). И только через пару дней Курта допустили к спаррингу с другим гладиатором. Сталь звенела о сталь, а Хэнк лично держал руку “на пульсе” – стоило волку немного участить ритм, как ошейник пробуждался к жизни. Не приходилось сомневаться, что противник Курту не ровня.
Полученные результаты удивляли не только Тарана. Курт и сам с недоумением сознавал, как плохо он представлял себе раньше, на что способен. Клыки и когти, доставшиеся ему от четвероногих предков, были, конечно, лучше, чем ничего, но они не могли тягаться с полосой смертоносной, заточенной по обе стороны стали, сваренной в современных условиях, особенно если эту полосу сжимают умелые руки (либо же лапы, когти которых позволяли еще крепче держать рукоять).
Это была грозная сила. Даже в условиях мегаполиса, где у каждого третьего имелось огнестрельное оружие, тогда как о ближнем бое большая часть населения имела весьма смутное представление. С каждым днем, проведенным в Яме или на площадке, Курт все больше укреплялся в этом убеждении. И одновременно крепли его надежды на будущее. Невидимое лезвие мастерства, которое Таран стремился вложить в лапы ученику, когда-то должно было повернуться против учителя.
Пока же оставалось доводить это самое лезвие до нужной остроты и блеска.
Но все это происходило снаружи – в той или иной степени. А внутри тем временем тянулся интенсивный, зловещий и монотонный процесс, сравнимый с зубчатой передачей (ее холодным гладким металлом, острыми гранями и густым черным маслом, что стекало в недра огромной машины). Одиночество, ярость и боль неустанно трудились над сознанием, душой и мировоззрением Курта, в то время как Таран вел, так сказать, внешнюю обработку. Объяснить или просто описать этот процесс почти так же трудно, как объяснить устройство и действие смертоносного вируса, что попал внутрь человеческого тела. Это возможно, однако непосвященному такое описание показалось бы излишне детальным и скучным. Так и внутри волка тянулся подобный процесс – вот только у вируса, действовавшего у него внутри, имелась ясная конечная цель.
