Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет
Оставалось ждать. Ждать квартиру, которая изменит наш быт, ждать родов, которые изменят психику Бируты, займут ее мысли совсем другим.
И вот теперь квартира была, и Бирута была ей несказанно, совсем по-детски рада, и несколько дней увлеченно исследовала ее, изучая все ее маленькие секреты. И я теперь возвращался домой раньше – все-таки на сотню километров ближе от нашей лаборатории. И в первые дни в нашей новой, еще по-праздничному пустоватой квартире царили мир, спокойствие, чистейшая идиллия.
А потом у Бируты снова начались вспышки раздражения, которые мне очень редко удавалось предупредить, хотя я уже все время был настороже и старался не давать ей повода для волнений. И снова каждая вспышка неумолимо оканчивалась намеком на Ружену.
Теперь я уже поговорил с врачом. Просто о раздражительности Бируты – безо всяких упоминаний о Ружене. И жену мою стали незаметно лечить. И она постепенно становилась спокойнее, раздражение проходило, но навязчивая мысль о том, что именно сейчас я должен быть влюблен в веселую и беззаботную женщину, не оставляла Бируту. И этой другой женщиной, по ее мнению, могла быть только красивая и бойкая Ружена. Потому что никаких других женщин возле меня постоянно не было.
Когда-то, еще в “Малахите”, Бирута смешно ревновала меня к Розите Гальдос. И в эти тяжелые недели я боялся, что старая ревность вспыхнет вновь – уже горячо и бурно. Хотя вроде и поводов для этого не было – я почти не видел Розиту, и Бирута знала это.
Однако хоть от этого судьба уберегла меня. Бирута была по-своему логична и видела, что Розита все чаще появляется вместе с Теодором Вебером, тем самым архитектором, который в первые дни знакомил нас с материком. Вебер уже почти три года жил один. Жена его погибла – как Ольга, как Чанда... И, видимо, зарождающееся чувство Розиты и Вебера успокоило Бируту.
Но от этого не становилась слабее ее ревность к ни в чем не повинной Ружене.
В конце концов я смирился. Смирился со спокойной теперь, мягкой, даже ироничной ревностью Бируты, с ее насмешливыми упреками, с ее недоверием, которое, кажется, уже перестало меня оскорблять. Я ждал сына, верил, что его появление все изменит, что Бирута снова станет прежней.
Что поделаешь – ревность еще не ушла из нашей жизни, хотя философы и фантасты изгоняли это чувство не однажды. Когда-то, на Земле, когда Таня ушла к другому, – и я ревновал. Дико, безумно. Мучился, не находил себе места, делал страшные глупости.
Наверно, только от ревности я и встречался тогда с Линой. Отчего бы еще? Ведь я не любил ее.
Вот только когда я вспомнил ее, Линку-неудачницу!.. Она просила вспомнить сразу, как прилечу. А я вспомнил, когда стало плохо.
Что тут добавишь?..
В общем, я понимал Бируту. И мне в голову не приходило обижаться на нее. Я знал, что все это надо перетерпеть, как болезнь. Пройдет, как проходит в конце концов болезнь...
Но терпеть было трудно. И неизменная ревность изматывала, как изматывает всякая болезнь.
...Между тем в лаборатории работа шла и давала результаты, и наш новый киберколлектор для южных районов был уже, как говорится, на подходе. Мы создали ему единую, цельную программу, объединяющую все его задачи, мы вложили в него все анализаторы, схемы и блоки, все аккумуляторы, необходимые для общей работы и для создания мгновенного силового поля, и кибер наш все-таки стал массивнее своего прародителя.
Бруно вычертил идеальный по форме корпус. Он был даже изящнее предыдущего, хотя и включал в себя тысячи дополнительных кристаллов и микросхем. Но все же вес есть вес, и ноги машины пришлось делать толще, и руки – тоже, потому что оборонительным электрическим стержням надо же было куда-то прятаться, чтобы не мешать обычной работе.
Приближалось время испытаний. Наш Первенец – мы так назвали его, и он уже знал это свое имя – стоял в углу лабораторного зала, возле того самого шкафа, куда раньше мы складывали готовые схемы и блоки.
Дольше всех беседовала с ним Ружена, потому что именно ей предстояло проверить все его знания и заложить в его память то, что принято было закладывать не при монтаже, а при программировании готовой машины.
По утрам, на свежую голову, Ружена садилась перед кибером, включала его и, подождав, пока он прогреется, надевала наушники радиоприемника, щелкала пальцем по микрофону и начинала обычный диалог:
– Так на чем мы вчера остановились, Первенец?
– На зеленом асбесте, – слышался в наушниках тихий, размеренный голос робота.
– Где же ты будешь его искать?
– В древних вулканических пластах, в серпентините.
– А что такое серпентинит?
– Кристаллический зеленый камень вулканического происхождения. Чаще – темно-зеленый. Бывает светло-зеленый с темно-зелеными вкраплениями. В отличие от малахита, плотен, не имеет пустот. Твердость нарушается прожилками серпофита и спелого асбеста... Промышленная длина волокон асбеста – две десятых миллиметра...
Так продолжалось до обеда. Мы углублялись в свои расчеты и схемы и не слушали этих диалогов – они уже приелись.
Первые испытания кибера мы провели во дворе лаборатории. Первенец сам выбрал места для шурфов, выбил их, обработал образцы и передал нам по радио точную и короткую информацию о них. Полезных ископаемых в нашем дворе не оказалось. Первенец сделал заключение, что дальнейшие поиски в данном квадрате без сейсморазведки и глубокого бурения не имеют смысла.
Пока он бил шурфы, Нат О'Лири дважды подкрадывался к нему и замахивался длинной дубиной, целя в голову киберу. Если бы этот удар случился – наша долгая и мучительная работа пошла бы насмарку. Но мы не зря снабдили кибера третьим, “задним” глазом. Дубина, которую поднимал Нат, легко вырывалась из его могучих рук и отлетала метров на десять, почти к границе нашего небольшого двора. Убрав в предплечье силовой стержень, Первенец молча, деловито и совершенно беззлобно продолжал бить шурф.
Следующие испытания мы проводили уже близ рудника, на границе разведанных магнетитов. Конечно, здесь Первенцу было легко, потому что в него был вложен отлично заполненный блок местной памяти. Вместе с Натом Первенец за три дня продвинул границу разведанного месторождения на целый километр к западу, и, когда мы улетали, ребята с рудника трясли нам руки и благодарили, потому что, в общем-то, это была их работа, а не наша, и мы им сэкономили три дня.
Свою первую буровую наш Первенец ставил уже близ Нефти, на узкой поляне, прижатой лесом к обрывистому берегу глубокой речки. Кибер делал здесь все осторожно, не спеша, в явно замедленном темпе” потому что мы специально вложили в него поверхностно, с вертолета заполненный блок местной памяти.
