Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет
Однако где возьмешь этот проклятый универсальный признак? Язык? – Но наша вычислительная машина была права – нападать действительно можно и молча. Чаще всего так и делают. Одежда? – Ее не сразу разберешь в темноте. Цвет кожи? – У ра, конечно, необычный для землян цвет кожи, но и он не виден в темноте. Да и у гезов, которые иногда охотятся вместе с воинственными ра, цвет кожи уже другой. Он почти такой же бледно-смуглый, как у земных южан.
А потом, как быть с теми ра, которые у нас? С теми парнями, которые, выйдя из больницы, уже потихоньку работают в разных местах нашего большого хозяйства... И ведь работать они будут все активнее. И со временем таких парней станет больше.
Этот универсальный признак нашел Грицько.
Однажды утром, не поднимая головы от схемы, которую он пропечатывал лазерным лучом, Грицько спросил:
– Как вы думаете, ребята, кто, кроме ра и гезов, может напасть на наших Клеберов?
– Ты гений, Гриць! – сразу же отозвалась Ружена. – Я с первой минуты знакомства поняла, что ты гений. Потому что ты самый лысый в лаборатории.
А затем мысль Грицько дошла до всех, и мы бросили работу и зашумели. Действительно, как просто все оказалось! Кто же из землян нападет на кибер? Кому это в голову взбредет?
А следовательно, и принцип обороны – самый простой. Проще невозможно: нападают – защищайся! Самая короткая схема. Самые мгновенные связи. Только чем защищаться? Мы же не вправе давать киберу оружие против человека. Пусть даже и дикого. Мы должны дать ему оружие только против оружия.
Значит, начисто исключается оружие, действующее на расстоянии. Остается только контактное. Обычные электрические стержни, которые мгновенно выбрасываются из рук кибера и мощным силовым полем отталкивают приближающиеся к нему копье или палицу.
Ну а если это не палица, а рука?
Вообще-то голыми, руками дикари ничего не смогут сделать киберу. Да и не станут пытаться что-либо сделать – побоятся. И поэтому голые руки ему не опасны. И, значит, на руки он может не реагировать. Он должен реагировать только на деревянное или каменное оружие. Конечно, мало шансов, что ра начнут бросать в машину свои каменные топоры. Но все же, кто знает, что может взбрести им в голову. Могут бросать просто камни. Пусть уж лучше киберы будут защищены и от этого. Итак – обыкновенное ограниченное силовое поле, отбрасывающее на несколько метров дерево и камень, которые угрожают безопасности машины. И ничего больше. И пусть любые руки спокойно касаются нашего кибера. Он не сделает им ничего худого. Он, как и прежде, будет по-детски беззащитен от них.
...В эти недели я мало бывал дома, потому что мы работали, не оглядываясь на время. Лишь один день не был я в лаборатории – тот суматошный день, когда мы с Бирутой перевезли наши немногие вещи из тесной и сумрачной каюты “Риты-3” в светленькую и чистенькую квартирку на двенадцатом этаже в только что законченной секции Города. Подошла, наконец, и наша очередь...
Бирута долго не распаковывала вещи, ходила по квартире, открывала и закрывала окна, выдвигала и вновь убирала в стену диваны и кресла, столики и тумбочки. Она забавлялась квартирой, как ребенок. Она настолько отвыкла от самого примитивного земного уюта, что мне невольно подумалось: какая-нибудь дикарка из племени леров, наверно, вела бы себя в этой квартире почти так же.
Потом Бирута прижалась ко мне и приложила мою руку к своему животу.
– Надави пальцами, – попросила она. – Только не сильно!
Я слегка надавил пальцами и тут же почувствовал в ответ упругие, сердитые удары. Они били точно в то место, куда давили пальцы. Я передвинул пальцы и снова надавил. И снова удары били точно в мои пальцы. Мой сын протестовал! Он усмотрел ограничение своей свободы в моих легких нажатиях и тут же запротестовал.
– Серьезный парень? – Бирута улыбнулась.
– Весь в меня!
Бирута неожиданно грустно вздохнула.
– Лучше бы он был немного посерьезней.
Она не сказала больше ничего и молча стала разгружать попавшуюся под руку сумку. Но и от одной этой фразы у меня сразу же испортилось настроение, и солнечный день показался каким-то тусклым и серым.
Это началось давно – с первых же недель нашей напряженной работы над новым ккбером, с первых же вечеров, которые я провел в лаборатории, с первых же встреч после работы, когда я, необычно возбужденный, все еще был там, в нашем зале, со своими товарищами, со своими схемами, со своим давним любимым делом, по которому так соскучился, – и поэтому рассеянно слушал дома Бируту и даже не всегда сразу понимал, что она говорила.
Да, конечно, это началось еще тогда. Но в те дни я этого не понимал, не замечал, а если бы и заметил – не придал бы никакого значения. Бирута всегда была до смешного ревнивой, что в общем-то, никогда не мешало нам жить. Вначале Бирута сама боролась. Теперь-то я понимаю, как яростно она боролась сама с собой – в одиночку, ничего не говоря мне, ничего не объясняя.
Я еще порой удивлялся в те дни резким, вроде бы совершенно необъяснимым переменам в ее настроении. Но если и задумывался, то ненадолго. Меня целиком занимали схемы и программа нашего нового робота. И еще я немало мечтал, что когда-нибудь, попозже, когда самые необходимые киберы будут сделаны, я смогу выкраивать какие-то часы, может, даже дни, и заниматься коробочками эмоциональной памяти. Мне хотелось бы изготовить десяток коэм для Бируты, для ее рассказов. И еще десятка два – для других наших начинающих поэтов и прозаиков. Для тех самых ребят, которые читали свои произведения в одном радиоальманахе с Бирутой. И еще мне хотелось дать коэму или две Жюлю Фуке, чтобы он записал историю своего знакомства с Налой.
А где-то смутно, неясно копошилась уже и другая мысль, более важная. Если Ра и женщины-леры, которые живут в Нефти, так неохотно читают книги, то, может, коэмами они станут пользоваться охотнее? Может, та же книга, но изложенная в коэме, будет для них доступнее, интереснее? Как доступнее книг для них стереофильмы и телевизионные передачи. Может, мои коробочки, если их будет достаточно и если они будут толково заполнены, вообще могли бы ускорить просвещение диких племен этой планеты? Не в том ли и есть главное назначение моей работы?
Об этом думалось всерьез. А неустойчивое сегодняшнее настроение Бируты я воспринимал не очень серьезно и легко объяснял себе особым положением моей жены. У женщины, которая ждет ребенка, неизбежно должны быть какие-то психологические сдвиги. Тут хозяйничает природа, и я тут бессилен. Я могу быть только терпеливым и добрым с такой женщиной. Могу быть только чистым перед нею. И большего не могу. Появится ребенок – и все сгладится, все придет в норму.
