Михаил Савеличев - Меланхолия
Венцель и профессор Эй переглянулись:
- Парвулеско, у меня нет постановления суда, - устало вздохнул Венцель. - Может быть перестанем комедничать? Вы прекрасно знаете - кто принимал такое решение. И без кого такое решение принято быть не могло. И сейчас вам это решение не изменить. Никакими силами.
Светлая волна наползала все выше и выше, размывала рыхлую тьму с еле заметными звездочками, уносила прочь, закручивала в крохотные водовороты и разноцветные блески обращались в тонкие спирали. Из-за деревьев наползала плотная стена тумана, затапливала мокрые стволы и растекалась медленными ручьями перед порогом клиники.
- Хорошо сделано, - прервал возникшую тишину шериф. - Хоть что-то научились делать похожим... Или я сам уже многое забываю?
- Жан, Жан, - предостерег Венцель, - твоя непосредственность иногда меня пугает. Мы ведь все в одной лодке...
Парвулеско загасил окурок о нос гипсового льва:
- Ошибаешься, Клаус. У нас разные лодки и вы никак не хотите этого понять. Что ж, тем хуже для вас.
- Я предлагаю поехать всем к мэру и спокойно разобраться в возникшей проблеме, - сказал профессор Эй. - Получены хорошие результаты... Не блестящие, конечно, но хоть что-то...
Шериф кивнул Нонке и тот шагнул на лестницу, поднял карабин к плечу и предупредил:
- Стреляю сразу. Я - нервный. Отпустите его, уроды.
Ботинок Парвулеско угодил в живот, я потерял дыхание, согнулся, пытаясь успеть вслед за ним, поймать ртом прозрачное облачко воздуха, обвис на стальных крюках големов, отчего мои руки задрались в поднебесье, в плечах что-то нехорошо заскрипело, но было уже не до того, так как нервный Нонка открыл пальбу. Стальные осы надсадно жужжали над головой, с хлюпаньем врезались во что-то податливо мягкое и водянистое, в воздухе повисли крупные капли, а мне все не удавалось восстановить дыхание. Черная ртуть заливала живот, легкие, втискивалась в горло, наполняла голову и проливалась тягучим маслом на выщербленные ступени. Они, почему-то, были видно хорошо. Дрыгались ноги в дорогих ботинках, кто-то небрежно выплеснул нечто желеобразное с отвратительно шевелящимися кровавыми прожилками, в крохотных трещинах забился белоснежный песок и осколки голубых бусинок, раскатились дымящиеся гильзы с черными клеймами на картонных боках, а земля продолжала приближаться и ничто не могло остановить падение человека на землю.
Меня держали за плечи и ледяное жало медленно, ужасающе медленно входило в спину между лопаток, погружалось в ртутную бездну, в самое основание, в разрыв каких-то иных пространств к замершей мышце уставшего сердца. Яд кристаллизовался и опадал безвредными хлопьями, освобождая путь току крови. Долгожданный укол, вспышка страха, ярости, боли, бросающие на колени на каменный порог.
Мир грубо сдвинули как ненужную занавеску, обнажили металлическое нутро бесконечности - тусклой мешанины макаронин коридоров, висячих клеток, труб, дергающихся от напряжения абстрактной симфонии космических сфер, и все это засасывало, втягивало остатки сада, расчленяло видимые краешком глаза крылья клиники с бельмами стекол, перемешивало в ажур цветастой паутины.
- Быстрее! - закричал Парвулеско. - Бросай их! Быстрее! Вы можете сами идти?!
Он проорал в ухо и я догадался, что это может иметь отношение ко мне, но все было неважно и смешно. Какие-то муравьи суетились по поверхности сложного механизма, сломанных часов без идеи завода, но нужно было стоять, просто стоять с дурацки выпученными глазами, кстати, почему у нас такие глаза?, подумалась случайная мысль с привкусом ветра, но вот руки отпустили, сняли с насадки иглы и жук неторопливо побрел по своим, как ему казалось, делам, продвигаясь под охлесты травинки в направлении голодной ловушки. Железные зубья вцепились в запястья, голову пригнули к коленям, отчего стало совсем смешно, потому что с неубранного пола улыбался окурок, потешался над растянутым в глупой ухмылке пустым ртом.
- А ведь мы о многом говорили, - тешился скорченный, смятый трупик - пожиратель легких. - Тебе нравилось со мной говорить. Нет, конечно, не в этом уродливом обличье. Скажу тебе по секрету, а из глубины нашего рая хорошо видны ваши секреты, что вид у тебя потасканный и зачумленный! Раньше ты был глаже. И разнообразнее. У каждого своя философия. Даже у меня. Чтобы познать самые сокровенные глубины надо превратиться в дым, в ничто, тогда ОНО втянет тебя, вдохнет твою отраву, а это важно - быть ядовитым! - и отпустит к небесам. Всего лишь вдох и выдох! Туда и обратно! Страшное путешествие во влажную темноту, где пахнет кровью и сырым мясом. Но только там хранится ваша истина. Ты, наверное, размышляешь - а с какой стати со мной болтает какой-то задрипанный бычок? Тоже мне - полезная вещь! Как использованный презерватив. Но самое смешное в том, что это не сумасшествие. И не надейся! Добро пожаловать в нашу реальность!
- Заткни его, - попросил Парвулеско и тяжелый ботинок придавил окурок, растер его в тысячу тихих, таинственных голосов. - Так лучше. С тобой все в порядке?
- Не совсем, - сказал Нонка. - Задели, гады. У големов были стилеты. Черт, надо было сразу сносить им башки, а не возиться с клопами.
- Ты правильно сделал, - утешил Парвулеско. - Обычно ты делаешь много глупостей, но сейчас ты бил в точку. Големы - ерунда. Стилеты ерунда.
- А что не ерунда? Шеф, дай аптечку...
- На такой скорости? Подожди, доберемся до места. Вам лучше? Подними его.
Я увидел свет. Он разделялся на несколько полос, выпускал мягкие языки и облизывал изнутри узкий тоннель, по которому и ехала машина. Угрюмы стены изгибались и сходились над головой неряшливым швом многочисленных кабелей. Встречались светофоры, упрямо горящие желтым светом, предупреждая о неясной угрозе. Парвулеско был за рулем, а Нонка сидел рядом со мной, зажав между коленями карабин, а двумя руками придерживая комок подмокшей от крови тряпки у левого бока. На рубашке его светились узкие прорези.
- Помочь?
- Сиди спокойно, - сказал Нонка. - Одно движение и лишишься башки.
- У меня наручники, - попытался объяснить я. - А у тебя кровь. Ты истечешь кровью.
Нонка ловко перехватил одной рукой карабин и ткнул его еще горячим рылом мне в висок:
- Проблемы?
- Нет, никаких проблем.
Парвулеско одобрительно хрюкнул. Впереди зажегся почему-то красный, разгорелся в мареве искусственного света набухающим чирьем, окрасил, затопил тоннель металлическим привкусом, предупреждая движущиеся машины. Парвулеско чертыхнулся, но послушно притормозил.
- Надо было ехать, - сказал Нонка. - Что они там, совсем ничего не понимают?
- Помолчи.
Вслед за красным по обе стороны тоннеля загромыхало, залязгало, нечто сдвинулось со своего проржавелого места, завизжали механизмы, откупоривая герметические емкости тайных проходов. Слева и справа прорисовались громадные круглые люки, выползли вперед на дорогу, чуть не задев машину шипами втягивающихся запоров, откатились, открывая поперечный сквозной путь, откуда сначала сочились темнота и тишина, оглушающая после разгерметизации, потом они всколыхнулись проблесковыми маячками, воем сирен, а уже вслед за предупреждающими сигналами вырвался и вновь скрылся эскорт приземистых, сверкающих туш, которые и автомобилями трудно было назвать, настолько в них ощущалась совершенная чуждость, отстраненность, невнятность, отлитая в жуткие очертания инфернальной эстетики. Она била по глазам, хлестала и прижималась холодным телом.
