Светлана Ягупова - Твой образ (Второе лицо)
- Наел себе мордаху, а я мучайся, - зло бросал он отражению. - Ах, у тебя зверский аппетит? Ну, лопай, лопай, пока не превратишься в хряка. - И злорадно съедал по две порции первого и второго.
- Давно хочу вам сказать, у Иване Игнатьевича походка была совсем другая, - заметила Октябрева. - Он немного косолапил, но ходил бодро, не пришибленно, как вы.
Теперь ясно, отчего так часто спотыкается. Привычные сигналы его мозга поступают к ногам, страдающим плоскостопием, и дают сбой. Вертикальное положение вообще причиняло много неприятностей. Тело ощущалось тяжеловатым, неуклюжим мешком, на лестницах схватывала одышка, которой раньше не знал. Трудно было примириться и с тем, что пол приблизился к глазам на двенадцать сантиметров. Но самым тяжелым оказалось видеть собственное отражение не в зеркалах, а в глазах людей. Если раньше встречные, особенно женщины, откровенно задерживали на нем взгляд, то теперь не замечали его или намеренно отводили глаза, как бы отталкиваясь от его невзрачности. И голова невольно уходила в плечи, спина сутулилась, шаг замедлялся.
- Иван Игнатьевич совсем не тяготился своей внешностью, - поняла его состояние Октябрева.
- Еще бы, - вскинулся он. - Привык к ней с пеленок, а тут...
- Есть люди гораздо некрасивей. А Иван Игнатьевич был даже симпатичным. Но вы портите его.
- Каким же образом? - опешил он.
- Зачем сутулитесь, оглядываетесь по сторонам, точно украли курицу? Говорят, вы были красивы. Однако не считаете же всерьез, что своими успехами обязаны внешности?
Эта мысль никогда не приходила ему в голову. Несомненным было одно - до сих пор жизнь цвела для него праздником. И вот все рухнуло. Потеряв свое бренное тело, он не только заодно потерял привычные радости, но и очутился в каком-то странном вакууме. Предстояло заново знакомиться с матерью, женой, друзьями или навсегда лишиться их. Да что там, нужно было познать самого себя!
Всего полтора месяца назад его одолевало банальное любопытство - каково будет человеку в подобной ситуации? Ой был не прочь оказаться в роли путешественника, открывающего новые материки, но уверенного в благополучном возвращении домой. Здесь же возврата не было.
Искус ученого толкал его на исследование собственных ощущений, но какой-то желчный тип закрывал на все глаза и нашептывал: "Не превращай себя в подопытное шимпанзе. И вообще пошли всех к черту!"
Однако хотел он того или нет, ему не удавалось избежать самонаблюдений. С самого утра будто кто включал в нем анализирующее устройство. Вот он открывает глаза, и сразу дает знать о себе легкая бородулинская близорукость. Однако она не мешает подмечать то, к чему раньше был равнодушен. Например, его теперь очень занимало соответствие между внешностью и характером. "Прекрасный твой образ телесный... Твой образ телесный..." - прокручивалось в голове навязчивой пластинкой. И тут "же всплывало брюсовское; "Есть тонкие властительные связи меж контуром и запахом цветка". Быть может, главная его беда не в том, что теперь не будет узнан близкими, а в этих порванных связях? Диссонанс между сознанием и той камерой, в которую втиснули его, был так явствен, что порой казалось, сама душа охает и рвется из тщедушного тела.
Должно быть, в организме скапливались излишки адреналина, потому что такой пустяк, как смех из детского отделения или брошенная кем-то в распахнутое окно палаты ветка акации, вызывали подозрительное пощипывание в глазах.
- Бородулин не грешил стихами? - поинтересовался он у Октябревой.
- Не знаю. Но натура у него была поэтическая. - И стала длинно рассказывать, каким Иван Игнатьевич был чудесным отцом и мужем, как ученики профтехучилища, где он преподавал фотодело, обожали его за фантазию и остроумие. Выяснилось, что Бородулин увлекался микросъемкой и, скажем, засияв с искусной подсветкой поверхность обыкновенного сухаря или лесного гриба, получал совершенно фантастические пейзажи. Потом давал им названия вроде "Планета красных бурь", "Цветы Сатурна", "Космический ливень". А описывая ребятам фотографии, сочинял чуть ли не поэмы в прозе. Работы его несколько раз экспонировались на выставках в Москве.
Любопытным показалось сообщение о том, что характером Бородулин обладал веселым и добрым. Было не совсем ясно, как можно веселиться в такой оболочке? Некторов не только не уважал эту бледную рыхловатую массу, но порой сознательно причинял ей всякие неудобства. Если раньше купался под душем два раза в день, то теперь, даже когда отменили постельный режим, не ходил в ванную по неделе. Самая же черная тоска подступала в минуты, когда смотрел на себя как бы со стороны. Лютой ненавистью начинал ненавидеть бородулинское тело: больно щипал руки, давал ему пощечины, колотил руками в грудь.
Сознание того, что истязает не кого-нибудь, а самого себя, пришло не сразу. Его "я" металось в чужом теле в поисках спасительного выхода до тех пор, пока однажды не натолкнулось на собственный взгляд. Он жадно всмотрелся в него и вдруг впервые увидел его страдающую глубину. "Кто ты?" - сдавленно вскрикнул он. Отражение грустно молчало.
В этот день открылась ему старая как мир истина. Раньше он знал ее умозрительно, теперь же прочувствовал всем своим новым существом: каждый человек - непознанная вселенная Что из того, что Октябрева теперь ежедневно рассказывает о Бородулине, его вкусах, чертах характера? Все равно с самого утра на него обрушиваются пустячные и серьезные вопросы; как Иван Игнатьевич поднимал с постели свое тяжелое теле? Кого любил и ненавидел? О чем мечтал, думал? Уж наверняка перед зеркалом ему не приходило на ум подмигивать себе и петь нечто подобное стихам Верочки Ватагиной, тешившим самолюбие. Что же тогда было его душевным двигателем? Судя по рассказам Октябревой, Бородулин был неплохим человеком. И вряд ли те чужие, темные силы, мысли, чувства, которые сейчас бродят в нем, порождены бородулинским телом. Скорее - это то собственная реакция на внешность бедного Ивана Игнатьевича. "Бедного", Однако он впервые пожалел Бородулина. Но гораздо большая жалость у него к самому себе. Инкогнито. Маска. Человек-невидимка. Вот кто он теперь. Долго ли это будет иссушать его мозг и душу?
- Хотите мне помочь? - обратился он к Октябревой, уверенный, что сейчас все готовы по первому его свисту свершить для него невозможное.
Октябрева так и подалась вперед.
- Достаньте приличную одежду, чтобы я мог выйти в город.
- Зачем? - опешила она. - Не рановато ли?
- Нет. - И тихо, с какой-то детской беззащитностью пояснил; - По маме соскучился, хочу навестить.
- Но как же...
- Представлюсь другом ее погибшего сына.
- Может, лучше пригласить ее?
