Александр Потупа - Черная неделя Ивана Петровича
Иван Петрович спокойно привстал, взял со стола большой телефонный справочник и начал его листать. Воцарилось молчание. Фросин был доведен до крайности и даже не шевелился. А Пыпин, уставясь в пол, продолжал — генерировать:
Князь заляжет на дно, к Симке на хату, а может, еще куда. Васька на меня понесет, но кто ему поверит? У него две ходки за плечами… Отобьюсь. Черт с этим тайником, другой устрою. Главное — выскочить отсюда и позвонить, а то Гаврилыч решит, что я его продал…
Иван Петрович карандашом подчеркнул «Княжевич И. Г.» и любезно протянул телефонную книгу Пыпину:
— Звоните отсюда и просите поскорее податься к Симке.
Это был рискованный трюк, но по тому, как сразу обмяк Пыпин, Иван Петрович понял, что попал в точку.
— Дайте бумагу, я все напишу, — глухо сказал Пыпин, и Иван Петрович, почувствовав себя подлинным хозяином кабинета, протянул ему несколько листов из пачки, лежавшей на углу стола.
— Макар Викентьевич, давайте пока покурим, — обратился он к медленно выползающему из сомнамбулического состояния Фросину.
И в голове у него замелькало:
Приходит тут дилетант с улицы, и все готово. Как? Как ему удалось? Ни черта не понимаю? Этот Пыпин ведь ни слова не сказал. Неужели Крабов всю ночь вел следствие? Но не мог же он своими силами разыскать и вора и барыгу. Да он и подробности-то ни одной не знал, даже с делом не знакомился. Что за чушь? Опять фокусы. Сначала на полтора червонца меня расколол, теперь на все три — попробуй добыть «Наполеон» без наценки. И Пыпина надо срочно арестовывать и всю его шайку. А я как раз хотел дело законсервировать, всем растрепался, что надо ждать, пока седьмая икона всплывет, что Пыпин, скорее всего, честный коллекционер. Кошмар! Если кто узнает об этом допросе, засмеют. Галка из дому выгонит. Вот и проучил толстого остолопа…
Обида вскипела в душе Ивана Петровича. Он встал и, не попрощавшись, довольно сильно хлопнул дверью. Настроение вконец испортилось.
«Скотина неблагодарная, — решил он. — И я добрый осел — за четверть часа утопил зеленоглазую кожанку, а вместо спасибо — толстый остолоп… Всем, всем приношу несчастье. И бедную Аннушку чуть до инфаркта не довел, и на службе не то, и здесь…»
Все не клеилось в жизни. И автобус, который ушел из-под носа, не клеился. И другой автобус, который сломался на полпути между двумя остановками, из-за чего Ивану Петровичу пришлось, чертыхаясь и невообразимо балансируя, пробираться с полкилометра по сплошной грязи, где фальшивые кочки расплывались при малейшем прикосновении, ничуть не мешая ноге проваливаться в очередную вязкую лужу. И еще была пустая, всеми покинутая квартира, без Анны Игоревны и Игорька. И, следовательно, в перспективе замаячил поход к теще с уговорами и выговорами, с нареканиями и обвинениями в тиранстве.
Иван Петрович без охоты пожевал кусочек плавленого сыра, завалявшийся в холодильнике, подогрел чай. В квартире стояла невероятная тишина — ни криков, ни чужих мыслей. Пустота. И от этой пустоты стало Крабову не по себе, захотелось куда-то пристроиться, но с непременным условием, что сначала его пожалеют и признают невиновным во всем случившемся.
Иван Петрович походил из угла в угол, потом почитал газету, и она показалась ему такой же пресной и безвкусной, как чай или плавленый сырок.
«Поваляюсь», — решил он и почему-то отправился на диван в комнату сына. Здесь пахло Игорьком и было как-то спокойней.
Иван Петрович прилег и долго изучал потолок. Как попал в руки к нему Игорев револьвер, почти всамделишный кольт? Иван Петрович приставил кольт к виску и подумал, что вышла бы недурственная сцена, что многие бы вспомнили о нем и пожалели. От этой мысли сделалось теплей. Впрочем, многие ли? Он отбросил руку с кольтом подальше, глубоко вздохнул и погрузился в дрему, постепенно утащившую его в странный, ни на что не похожий сон.
7Сначала в пульсирующем многолепестковом синем вихре явилась перед ним Фанечка Ломацкая, явилась, чтобы погрозить изящным пальчиком и сказать:
— Вы подсматриваете куда не следует, Иван Петрович. Нехорошо это. Что Семен Павлович скажет?
Но Крабов совершенно точно знал, что никакого Семена Павловича нет в природе, поскольку в природе нет никаких барьеров между ним и Фаиной Васильевной. То есть, Ломацкий был, но в качестве ложного комплекса ощущений и потому не мог материализоваться, а напротив, ежесекундно распадался на атомы, подобные демокритовым шарикам с крючками, загогулинами и всякими заусеницами, придающими воспоминаниям о несостоявшемся Семене Павловиче какой-то горьковатый привкус. Пока Крабов размышлял об исчезновении почтенного доктора, прибежал Игорек, и ухаживать за Фаиной Васильевной стало неудобно. Игорек нервничал и бросался на Ивана Петровича с кулачками наперевес, а Фаина Васильевна повторяла:
— Вот видите, вот видите, я же говорила… И вскоре испарилась, насмешливая и неудовлетворенная. И вслед за ней, громко топая, убежал Игорек. Сделалось пусто, но ненадолго. Снова возник синий вихрь, заполняя собою пространство, и вычертил переплетением своих завитков знакомую фигуру Макара Викентьевича Фросина при исполнении служебных обязанностей.
Фросин хитро подмигнул и в полном контрасте со своим веселым подмигиванием официально-покровительственным голосом произнес:
— Мы тут обсудили твою кандидатуру, Иван Петрович. Крепкая у тебя кандидатура.
Это звучало, как мускулатура, но Иван Петрович сразу размяк от похвалы и даже слегка пошутил:
— Я же еще не кандидат, все как-то не успеваю…
— Кандидат, кандидат, — убедительно отпарировал Макар Викентьевич. — А главное — я за тебя поручился.
И стал надвигаться, даже навис над Иваном Петровичем, причем демонические глаза его все веселей подмигивали, а челюсть все решительней выдвигалась вперед.
— Будет трудно — поможем, ты не сомневайся, — добавил он полушепотом, еще как поможем.
Потом он непонятным способом преобразовался и стал небольшим домом на пустой пыльной улице, а выдвинутая челюсть оказалась голубым мезонинчиком.
«Странно, — подумал Иван Петрович, — с какой стати Фросин хохмы выкидывает? Поди ж ты, акробат…»
Но чувство тревоги и ответственности охватило его, и он понял, что следит за этим домом, желая остаться незамеченным, а пустая пыльная улица это, конечно, Подрубенская. Как в таком домишке могло образоваться двадцать три квартиры? Секрет ускользал от Ивана Петровича, и это раздражало его, но еще менее приятный факт заключался в том, что дом мыслил, вовсю думал о спасении своего непутевого хозяина Васьки. Однако, улавливая размышления в целом, Крабов никак не мог разложить их на отдельные внятные образы.
