Александр Потупа - Черная неделя Ивана Петровича
— Подозреваемый Иван Петрович Крабов.
— В чем подозреваемый? — не выдержал Иван Петрович, сидящий в кресле.
— А в том, — ответил Макар Викентьевич. — Вы работайте, работайте, я ведь за вас поручился.
«Ладно, — подумал сидячий вариант Ивана Петровича, — с этим толстячком мне будет попроще — даже вопросов задавать не надо».
И он принялся диктовать невидимому записывающему устройству — четко и нелицеприятно, и с каждым словом тот, другой Иван Петрович, сжимался в размерах и как-то нелепо корежился. Но тут взгляды двух половинок Крабова встретились, и Иван Петрович, сидящий в кресле, ощутил настоящий испуг за их общее будущее и одновременно почувствовал, что подозреваемый втягивается в него без остатка, разоблачая тем самым его двойственную природу и наличие безобразных внутренних противоречий, а Фросин сейчас закажет семь бубей. Вместо этого совершенно логичного заказа Фросин вскочил и заверещал:
— Что же вы замолчали? Вы думаете, что у вас неловленный мизер, а я вам штуки три одной левой всажу. Вы себя покрываете, Иван Петрович, а это похуже, чем крапленая колода, намного хуже, за это не только канделябром по морде положено, за это еще и на поселение угодите.
И Макар Викентьевич с невероятной силой загнул руку Крабова, отчего тот сразу же проснулся. Сильная боль действительно застряла в затекшей руке, неловко подвернутой под спину. Кроме того, ворот рубашки, которую Иван Петрович забыл снять, съехал набок и всамделишно душил его.
Иван Петрович кое-как размял руку, расстегнул воротник, изрядно натерший шею, и взглянул на часы. Они бесчувственно показывали половину шестого — спать уже поздно, а вставать на работу — рановато.
Иван Петрович пробрался на кухню, включил огонь под чайником и присел на табуретку. «Крепкая кандидатура», — мелькнула у него мысль, ухмыляющаяся и непонятно с чем связанная.
8«А что, даже забавно как-то, — думал Крабов, с трудом удерживая равновесие на левой ноге, — был бы я великим следователем и горя не ведал бы. Никаких конфликтов с начальством — любое дело за час, как на ладони. Только одна беда — если захочется мне кого-нибудь утопить и припишу я ему вовсе не те мысли, так что ему делать? Как он докажет, например, что никогда подобных мыслей не вынашивал?»
Автобус нещадно прыгал на каких-то колдобинах, и гражданин в серой шляпе все норовил ухватить Ивана Петровича за рукав, транслируя при этом самые нецензурные мысли.
«Это ж надо — с утра выдает, — думал Иван Петрович, пытаясь подальше убрать свою руку с привлекательным рукавом плаща. — А с другой стороны, страшная вещь получается. Возьмется кто-нибудь за меня и навыдумывает таких преступлений, о которых я ни сном, ни духом не ведаю. Что будет?»
«Плохо будет», — решил он за остановку до работы.
Выпрыгнув в порывистый ветер и мелкую осеннюю изморось, Иван Петрович подумал, что все это до предела серо и неуютно, и внезапно его потянуло к чему-то светлому и огромному, оценивающему его труд в яркости света и громкости аплодисментов.
«Цирк! — понял он и зажмурился от удовольствия. — Вот истинное мое место. Второе отделение — народный гипнотизер и телепат Иван Крабов, то есть народный артист, конечно. Здорово! Угадываю мысли любого зрителя, само собой только цензурные мысли. Все смеются, хлопают, за билетами очереди на целый квартал, гастроли в Париже и Монтевидео, афиши и аншлаги. Красота!»
Вспомнился Ивану Петровичу единственный за много лет воскресный поход в цирк с Игорьком, визжащая от восторга толпа детишек, яркий румянец на щеках очень смешного клоуна, многоцветные шарики жонглера-виртуоза и еще изумительно стройная наездница, заработавшая слишком уж скромные, по мнению Крабова, аплодисменты.
«И Пряхина там, должно быть, нет, — думал он. — Братство артистов. Можно пить лимонад перед выходом на арену, сидя на каком-нибудь ящике с чудесами и почесывая за ухом у настоящего полосатого тигра, а наездница может подойти и запросто стрельнуть трешку до аванса или, скажем, отобрать бутылку с лимонадом, чтобы промочить горло после своего номера».
Все эти мысли образовали столь красочный хоровод, что скорость движения Крабова упала почти до нуля. Он шел, шел и никак не мог преодолеть несчастную двухсотметровку между остановкой и подъездом учреждения. Это только у самоуглубленных философов нет разницы между состоянием покоя и равномерно-прямолинейного движения. Разница есть — ее Крабов нутром чуял, сознавая, что непременно опоздает на работу и возникнут из-за этого самые неприглядные последствия. Разницу понимали и отдельные сотрудники НИИТО, рысцой идущие к финишу, легко обгоняя Ивана Петровича.
Не удивительно, что он оказался у подъезда ровно на сорок секунд позже, чем необходимо, помялся на ступенях, махнул рукой и пошел к гастроному. Ему никак не хотелось вступать в острый дисциплинарный конфликт с товарищем Пряхиным, разрушать заполнивший воображение дымчато-радужный мир.
Он занял очередь за кофе, позвонил в отдел, и милый Лидочкин голосок заверил его, что все будет в порядке, лишь бы он не опоздал к профсоюзному собранию, которое перенесено на три часа.
Во время исполнения дисциплинарного ритуала в голове Ивана Петровича родилась вполне определенная идея, которую он побоялся обозначить четким термином. Однако эта идея привела его к остановке троллейбуса в двух кварталах от гастронома, троллейбуса, на котором можно было доехать почти до самого цирка.
И через каких-то пятьдесят минут Иван Петрович входил в круглое здание.
Пожилая дама, сидящая у внутренних дверей, не удивилась его желанию встретиться с директором, но искренне посоветовала обратиться к администратору.
Не хватало еще, чтобы каждый стал беспокоить Илью Феофиловича из-за пары билетов…
Уловив эту мысль, Иван Петрович осознал, что его никто еще не воспринимает как великого артиста, мага и телепата международного класса.
«Ну, ничего — наступит и мое время», — усмехнулся он про себя и проследовал на второй этаж.
В небольшой приемной его радушно встретила симпатичная секретарь-блондинка.
— Вы по поводу Абрашиных гастролей? — улыбаясь, спросила она. Подождите, пожалуйста, полчасика. Илья Феофилович скоро будет.
— А кто такой Абраша? — глупо признался в своей посторонности Иван Петрович.
— Абраша — это слон, — удивленно ответила блондинка. — А вы кто такой?
«А я — тигр», — хотел ответить Крабов, но решил отложить шутки на потом.
— А мне на прием к Илье Феофиловичу.
— На прием? — округлила глаза секретарь-блондинка. — А зачем на прием? Если вы из-за билетов, то…
