Александр Смолян - Во время бурана
Жил он у Михаила Андреевича в сарае. Сызмальства приучил его мастер к работе: сначала приспособил для него маленькую тачку, потом — большую, как у настоящего каталя. А когда Тезка подрос, сделали для него в столярной новую тачку — еще вчетверо большую. Катал Тезка охотно: за каждую привезенную наверх тачку шихты он получал от мастера кусок постного сахара.
Когда под горой Магнитной строили металлургический завод, кто-то рассказал там про медведя-каталя. Почти все приняли это за шутку, да и сам рассказывающий предупреждал, что на Староусинском заводе он не был, а только слыхал про медведя в Свердловске, в тресте. Но двое журналистов поехали в Старую Усу, познакомились с Тезкой, покормили его конфетами. Пощелкали «лейкой». Михаил Андреевич был горд, фотографировался вместе со своим воспитанником, но по привычке хмурился и говорил:
— Чего люди на медведя удивляются? Не понимаю.
Журналисты уехали, и вскоре о Тезке было напечатано в газете. Писали, собственно, не о нем, это был один из многочисленных очерков о Магнитогорском заводе, а о Тезке там только упоминали, чтоб ярче подчеркнуть разницу между новым металлургическим гигантом и допотопными заводиками, вроде Староусинского, на котором загрузка домны производится вручную и где вообще «техника находится еще на таком уровне, что ею и медведь может овладеть». И тут же была помещена фотография Тезки.
Медведь работал по-прежнему. Он привык к домне и не пугался теперь зарева плавки, от которой прежде убегал, ломая свою тачку. Как заправский доменщик, он спокойно переступал через желоба, по которым текли ослепительно белые, горячие ручейки металла. Как доменщик, прикрывающийся рукавицей, он прикрывал свой нос лапой от жаркого дыхания этих ручейков. Его длинная бурая шерсть была кое-где сильно опалена. На передних лапах, в тех местах, куда надевались наручники тачки, шерсть совсем вытерлась.
•Фрося дважды подливала в корыто густые, аппетитные объедки. Потом Тезка получил почти полведра чая. Это был тот сладчайший сироп, что остается на самом донышке стаканов: подавальщицы всех трех смен сливали его в Тезкино ведро.
Но когда рабочие начали выходить из столовой, Тезка уже поджидал их у дверей. Он сидел на задних лапах, свесив левую переднюю вдоль туловища, а правой часто-часто обмахиваясь: так он просил есть. Сколько ни старался Михаил Андреевич отучить его попрошайничать — не смог. Да и сами рабочие баловали обжору: знали, что он сыт, а всегда выносили ему что-нибудь из столовой.
После обеда Михаил Андреевич снова надел на него наручники, и Тезка покатил тачку на шихтовый двор. Ваня Демин до краев наполнил его тачку шихтой.
Медведь привез ее на домну и стал вываливать. Он любил смотреть, как в воронку засыпного аппарата сыплется то матово-черный бархатистый древесный уголь, то известняк — искристый, похожий на сахар, но невкусный, то красновато-бурые, будто покрытые глинистой пылью куски железной руды.
Михаил Андреевич выбрал лопатой руду, застрявшую в углах тачки, и сказал:
— Вот, Тезка, какие дела. Последний день сегодня работаешь.
•На следующее утро, придя вслед за хозяином в цех, Тезка увидел, что домна не работает. Ее остановили на капитальный ремонт.
Ее ремонтировали каждые три-четыре года. Привозили новый огнеупорный кирпич, старую, прогоревшую кладку ломали и перекладывали домну заново. Обычно это продолжалось около месяца.
Тезка в это время бездельничал. Спал до полудня, а потом бродил по поселку, по берегу Усы, пугал уток, разгребал муравейники. Он знал, что, когда домна не работает, в столовой не кормят. Поэтому питался дома. Жена Михаила Андреевича собирала для Тезки помои и объедки у всех соседок. Впрочем, случалось ему подкармливаться и на огородах. Изредка уходил в лес, пропадал несколько дней и всегда возвращался бегом, с взъерошенной шерстью и испуганными глазами. Не успокоится, бывало, до тех пор, пока не отыщет Михаила Андреевича и не расскажет ему обо всем, что произошло в лесу, шумными вздохами и глухим, постепенно затихающим урчанием.
— Бывает, Тезка, всяко бывает, — понимающе кивал Михаил Андреевич.
Так Тезка проводил время и в этот раз. Только спал еще дольше обычного, потому что допоздна засиживался на площади. Недавно там построили Дом культуры металлургов, у входа установили радио, и Тезка до тех пор не уходил от дверей, пока не прекращалась музыка.
Когда домну пустили, он прибежал в цех, нашел Михаила Андреевича и около часа ходил за ним по пятам. Мастер поворачивался, бормотал что-то, но, видимо, не собирался запрягать его в тачку. Тогда Тезка сам пошел к домне.
Она казалась теперь совсем новой. После ремонта ее покрыли черной блестящей краской. Пока домну перекладывали, земляная насыпь была срыта, вместо нее установили наклонный мост с подъемной лебедкой. Так что это был не ремонт, а настоящая реконструкция. Через определенные промежутки времени на домну катились по мосту наполненные шихтой тележки. Они были еще больше, чем Тезкина тачка, и двигались сами. Каталей не было.
Тезка осторожно приблизился и сел возле моста. К обеденному перерыву его короткая, мощная шея заныла: часа три подряд он непрерывно вертел мордой, не сводя глаз с бегающих вверх и вниз тележек.
Раздался знакомый гудок, и Тезка побежал к столовой. Корыта не было на месте. Он порыскал вокруг и отыскал его за умывальником. Оно было пустым и грязным. Тезка подошел к кухне и стал царапать дверь.
Вышла Фрося, кинула ему корку хлеба и вернулась в кухню. Тезка поймал корку на лету, проглотил и стал ждать. Не дождавшись, начал скулить. Фрося вышла, но в руке у нее вместо ведра с объедками снова был лишь кусочек хлеба. Тогда Тезка громко заревел — обиженно и в то же время угрожающе.
Никто в поселке никогда не слыхал такого рева. Несколько рабочих выбежало из столовой. Ваня Демин, выбежавший первым, закричал:
— Ты что, Фроська, — сдурела? Ты зачем Тезку дразнишь?
— Подождал бы орать-то! Мне самой плакать хочется, на него глядя. Директор сказал, чтоб ни корочки Тезке не давать. Все чтоб собирать для свинофермы.
Михаил Андреевич, подошедший вслед за Ваней, молча повернулся и направился к конторе. Рабочие пошли за ним. Сзади побрел Тезка.
Директор встретился им по дороге. Это был коренастый инженер, лишь этой весной назначенный в Старую Усу.
— Мы насчет медведя, товарищ директор, — сказал Михаил Андреевич. — Трудно мне его прокормить. Жена-то за время ремонта извелась: на него не напасешься. Да он, Тезка-то, и не станет дома кормиться, когда печь работает. Ему ведь не докажешь. Не докажешь ведь?
