Александр Смолян - Во время бурана
Караваев внимательно слушает, переспрашивает, записывает, просит меня переводить как можно подробнее. Когда Эрн кончил, Караваев встал и говорит:
— Большое спасибо, мистер Эрн! Я очень тронут. Я рад, что вы это сделали. Хотя на этот раз нам это уже не понадобится.
Эрн с удивлением смотрит на Караваева, а тот спокойно продолжает:
— Все уже сделано. То есть не совсем по вашему способу, но очень похоже. Чугун пошел. Мы и сами кое-какие меры приняли, и хорошим советом воспользовались. К нам тут один товарищ приехал на пуск. Не в командировку, а просто так. Вроде как вы сейчас ко мне, частным образом. Вот он и проконсультировал нас. Он мастером на Староусинском заводе работает. У них там домна допотопная, с ней всякое случалось. Они там против всякой аварии способ знают. Я вам потом расскажу, как мы выходили из положения… И — что интересно: мастер этот на собственный счет к нам приехал, отпуск свой использовал. Хотел на пуск поглядеть да в Челябинск, к дочке съездить. А мы с пуском-то задержались маленько, подвели человека: он и к дочке не поехал, весь отпуск у нас пробыл. Не мог оставить товарищей в беде. Хорошо, а?
Эрн говорит:
— Я знаю этого мастера. Мы с ним знакомы немного.
И весело подмигивает мне. Затем мы выходим, будим Володьку, заснувшего в автомобиле, и едем к разливочной машине.
Чугун уже доставлен сюда с домны. Электрокран наклоняет над изложницами гигантский вагон-ковш, и оттуда льется мощный, ослепительно белый знойный поток металла. Движется лента изложниц, чугун постепенно остывает, а там, где лента загибается, — падают на платформу чугунные чушки. В каждой две выпуклости, потому что в изложницах — по два углубления. И когда чушки падают на платформу, эти выпуклости еще розоватые, еще пышут жаром. По-моему, они напоминают девичьи груди, но Володька говорит, что я фантазирую, что у меня воображение развращенного мальчишки. Как бы то ни было, это очень красиво.
Первый чугун! Эрн так крепко обнимает Караваева, что сквозь повязку на раненом пальце проступает кровь. Мы с Володькой целуемся за машиной.
Эрн спрашивает:
— А где остановился этот мастер? Я хотел бы познакомиться с ним поближе.
Караваев смотрит на часы. На них примерно столько же, сколько сейчас — около четырех. Караваев говорит:
— Не успеете. Мастер этот давно на станции, через несколько минут уедет. У него завтра отпуск кончается, так он уж заторопился. И к дочке не съездил, и чугуна не смог дождаться…
•— Кажется, поезд подходит, — прервала себя Зоя, прислушиваясь.
Сквозь вой ветра донесся протяжный паровозный гудок. Пассажиры стали поспешно выходить на перрон.
Через несколько минут мы с Зоей сидели в светлом купе уходившего на запад поезда. Я спросил:
— Вы — до Свердловска?
— Нет, только до Новой Усы. Знаете такую станцию? А оттуда двенадцать километров на лыжах до Староусинского завода. Я в командировку еду, курьером.
Зоя вынула из рюкзака и двумя руками передала мне тяжелый, темный барельеф. Я прочел:
«Отлито из первого чугуна гиганта социалистической индустрии — Уральского металлургического комбината…»
На барельефе был изображен доменный цех: высокая домна, шеренга стройных кауперов, переплет воздуходувных магистралей, конструкции наклонного моста… Для этой индустриальной картины трудно было бы найти лучший материал, чем чугун.
На обороте барельефа было выгравировано: «Мастеру Староусинского завода Михаилу Андреевичу Крутых — от ударников комбината».
Тезка
Старенький заводской гудок пошипел немного, повздыхал и наконец загудел — протяжно и решительно. Медведь прислушался, слегка наклонив набок голову, и обрадованно заревел в ответ: он и сам уже чувствовал, что пора обедать.
По наклонной насыпи он легко вкатил на домну громадную, специально для него сколоченную тачку с шихтой. Здесь поджидал его Михаил Андреевич — седой, всегда хмурый мастер. Он помог медведю вывалить шихту в воронку засыпного аппарата и снял со страшных мохнатых лап наручники, к которым была прикована тачка. Освобожденный медведь сразу же опустился на четвереньки, в три прыжка сбежал с насыпи и, смешно переваливаясь, понесся к столовой.
Под навесом, рядом с умывальниками, уже стояло корыто жирных, вкусно пахнущих объедков. Повариха Фрося ничего не жалела для своего любимца: среди обильных, собранных со всех тарелок остатков вчерашнего обеда плавали куски хлеба, овощей и обрезки мяса.
Полуденное солнце не давало теней. Ветра не было. Но даже знойный июльский полдень казался прохладным после работы на домне. Рабочие не спешили в столовую. Они открыли краны умывальников и стояли под навесом, слушая журчанье воды: ждали, пока вода пойдет более холодная.
Подошел бригадир каталей Ваня Демин. Он крикнул:
— Что, товарищ Топтыгин, припекает?
Он зажал пальцем кран, сильная струя ударила в сторону, облила медведя. Потом он растрепал медведю мокрую шерсть и спросил:
— На Усу пойдем после смены? Искупаемся?
Не отрывая морды от помоев, медведь для приличия заворчал и заслонил собою корыто.
— Ешь, ешь. Не отниму, — сказал Ваня, возвращаясь к умывальнику.
•Уже много лет жил медведь в поселке Старая Уса. В восемнадцатом году, когда захватили Урал белые, староусинцы ушли в лес. Командиром выбрали Михаила Андреевича Крутых. Ему тогда едва только за сорок перевалило, но был он страстным охотником, дремучие уральские леса знал не хуже, чем литейный двор родного завода. Партизанили месяцев семь, спустили под откос дутовский бронепоезд, заманили в лес и уничтожили карательную сотню. Как-то Михаил Андреевич выследил медведицу с выводком. Все семейство отправили в отрядную кухню, только одного медвежонка пожалели, выкормили. Так и прижился он в отряде, бегал за командиром как собачонка.
К концу года пробились староусинцы в горы, влились в большой партизанский отряд сормовского слесаря Василия Блюхера, а потом и с Красной Армией соединились. Прогнали с Урала беляков и дальше пошли: из Сибири Колчака вышибать.
Но Михаил Андреевич в Сибирь не пошел. Красной Армии нужен был металл, нужно было восстановить разрушенные заводы. По решению губкома вернулся мастер вместе с группой опытных доменщиков в Старую Усу. И медвежонка с собой привел.
Назвали его, конечно, Мишкой: это уж обычное медвежье имя. Но мастер называл его Тезкой, потому что и самого его звали Михаилом. Так и привык медведь к этой кличке, на Тезку шел, а на Мишку нет. Пришлось и всем остальным называть его Тезкой.
