Неизвестен Автор - Никитинский альманах (Выпуск №1, Фантастика - XXI век)
* * *
...Когда случилось Нашествие, был апрель. Он помнил, как сладко пели по ночам соловьи, как - изредка - голосили днем матери, потерявшие еще одного ребенка. Был голод. Он ходил по деревням, помогая, чем умел. Неоткуда было взять хлеба, но он учил правильно варить суп из каштанов и буковых орешков - местные этого не умели, голод нечасто приходил в эти богатые земли. Он давал нужные травки отощавшим детям, и пару раз сумел уговорить мужиков забить несколько диких поросят в баронских лесах. Иногда он слышал звон колоколов Гамельна, город жил, город ждал, когда наступит пик голода, чтобы выгоднее распродать зерно. Тогда он вспоминал ужас городских улиц и обещал себе, что никогда больше не пройдет через городские ворота... ...Крысы пришли в Гамельн, когда город оказался последним в округе местом, где была еда. Он помнил ту ночь. Неслышимый топот сотен маленьких лапок разбудил его после полуночи. Он открыл глаза и тотчас отпрянул к стволу древнего дуба, давшего ему приют на ночь. Крысы покидали деревню, где он был сегодня днем - так корабельные крысы покидают судно, которому предстоит пойти ко дну. Ни одна из них не решилась приблизиться, пока он спал; они далеко обходили его ложе из мягкого мха, выходя на имперский тракт в стороне от проселка. И тогда он вдруг понял, куда идут крысы. Крысы шли в Гамельн. - Со всей округи, - подумал он. В город, где много еды. В город, где нет добра и жизни. В город. Он поднял руки. Он заговорил на том языке, которого не помнили ни горожане, ни жители деревень. В город. Он видел, как по всей округе снимаются с насиженных мест, повинуясь его воле, крысиные стаи, как они уходят в сторону имперского тракта... В город. Он смотрел их глазами и их обонянием чувствовал сладкий запах зерна в амбарах Гамельна. - В город, - сказал он. В город. 3. К восьми часам вечера Андрей добрался, наконец, в "Домбай", славную старую шашлычную, знакомую еще со школьных лет. Здесь всегда было полутемно и немноголюдно, а в дополнение к последнему достоинству здесь нередко подавали настоящий шашлык и неплохое харчо. Данька, конечно, был уже здесь. Более того, вожделенный шашлык, политый кетчупом и обсыпанный луком, уже дымился на столе перед ним. Они поздоровались, и Данька, нагнувшись, выудил из-под стола бутылку "Красного Крымского". - У-у, - сказал Андрей, - "Массандра" - это к месту. Данька откупорил бутылку и разлил портвейн в стаканы. ...Даниил Матвеев был старинным (они вместе учились в школе, потом в Университете) другом Андрея. Более того, Данька был еще и его "коллегой по перу". Правда, Андрей шутил иногда, что любая из его книг по тиражу превосходит все Данькины книги, взятые вместе. Данька не обижался - он знал цену своих книг. Андрей и сам понимал, что книга, которую прочитали и поняли десять мастеров, стоит книги, которую читают миллионы. Нет, и сам Андрей не писал "попсы". Просто Данька не был "литератором" и не работал, как Андрей, в жанре fantazy. Данька был магом и писал о магии. По крайне мере, именно так определял его деятельность Андрей. Они выпили и принялись за шашлык. - Спасибо за книгу, - сказал Андрей, одолев первый шампур и закуривая сигарету. - Ты уже благодарил, - усмехнулся Данька, - неделю назад, по телефону. - Все равно. Это здорово. - Нашел в ней сюжет для новой повести? - А то, как же! И не один. Хочешь, сделаю тебе комплимент? - Хочу. Валяй, делай. - Твоя книжка пришлась по душе моим райдерам. - "Дорога на Монсальват"? - Она. Знаешь, райдеры - суровые критики. Это действительно комплимент. Данька кивнул. - Что же привлекло твоих странников в моем скромном труде? - Не прикидывайся, сам знаешь, что. Данька снова кивнул. Он знал, что - Андрей часто рассказывал ему о своих ребятах, в том числе и то, о чем сам мог только догадываться... ...Андрей никогда не был для них руководителем, - просто друг, один из очень немногих взрослых, которым они доверяли. Он почти никогда не задавал им прямых вопросов, предпочитая дожидаться тех редких случаев, когда райдеры сами рассказывали ему о себе. Борис - тот, кажется, ценил эту тактичность и в ответ старался помогать Андрею информацией, когда тот чего-то не понимал в их жизни. Борис был самым старшим из них - не только в Москве. Именно он - сам, по собственной инициативе, Андрей не настаивал - именно он в первый раз рассказал Андрею о райдерах. Это было уже в городе, осенью после той памятной встречи в тайге. Потом Андрей познакомился с другими ребятами, узнал, что многие пишут стихи, а кое-кто - и прозу, стал возиться с ними, помогая выправлять стиль и слог, вот уже два лета надолго уводил нескольких ребят в лес, где вместе с Борисом учил их жить без метро и гамбургеров... Райдеры не были ни движением, ни - уж тем более! - организацией. Их и было-то всего: человек двадцать в Москве, да столько же в Питере, да по-нескольку человек в больших областных городах. При встрече они иногда рисовали на земле северную руну Дороги. Это не пароль, объяснял Борис, просто способ узнать друг друга. От имени этой руны - "Райд" - и получилось само собой слово "райдер"... Одно время Андрею казалось, что райдеры немного похожи на хиппи. Но он быстро понял, что между ними нет ничего общего, кроме страсти к дороге и нелюбви к современному миру. Борис, например, коротко стригся, всегда был аккуратен в одежде, с равной простой элегантностью носил драную энцефалитку и тройку, подаренную отцом после поступления в институт. Райдеры не любили городов, никогда не тусовались, не болтались на трассе Москва-Питер. Но едва начиналось лето, райдеры, не собирая больших групп, "выходили на дорогу" и исчезали в лесах и на проселках России. Правда, один только Борис иногда выходил на дорогу в одиночку, остальные покидали города по двое или трое. Андрей давно уже привык присматриваться к людям, выясняя их литературные пристрастия. В этом смысле "субкультура" райдеров была, несомненно, пропитана духом книг Крапивина. И еще - в меньшей степени - Толкиена и Кастанеды. И еще - его, Андрея Панина, книг. Он всегда удивлялся, думая об этом. Такое литературное "ирландское рагу" Андрей часто называл гремучей смесью (подразумевая Крапивина, Толкиена и Кастанеду, не себя, конечно). Да, райдеры не были движением, но Андрей чувствовал за ними неясную силу. Чувствовал, что, сложись некие обстоятельства, и райдерство охватит российских тинэйджеров, как эпидемия хиппи лет двадцать тому назад, когда московские мамы и папы дрожали от страха, как бы любимое дитя "не ушло в хиппи", подразумевая под этим полный социальный крах. Так действительно бывало - Андрей помнил и себя, и своих друзей... И этим тоже райдеры отличались от хиппи - они не выпадали из социума, они вообще не любили внешних выражений. Андрей до сих пор многого не знал о них, хотя о многом догадывался. Так догадывался он, что каждый райдер верит в глубине души, что когда-нибудь лесная тропинка у него под ногами превратится в Дорогу... И потому так растрепался уже через неделю после выхода в свет подаренный Андрею экземпляр данькиной "Дороги на Монсальват". А Борис, подумал Андрей, он... он не верит, он знает. И ждет. - Что-то с тобой сегодня? - А? - Андрей встрепенулся. - Да вот... думаю о твоей книге. - Ну и как? Думается? - Еще как. - А еще о чем думается? - Еще? Еще - вот о чем, - Андрей расстегнул свою папку, достал вскрытое письмо, бросил на стол перед Данькой. - Это что? - Письмо, - Андрей пожал плечами. - Из сегодняшней почты. Забрал в издательстве еще утром, да руки только сейчас дошли посмотреть. Вот ехал в метро, читал и думал. - Мне прочитать? Можно вслух? Андрей кивнул. Данька взял конверт, повертел в руках, вытащил из него сложенный вчетверо тетрадный листок. - Уважаемый Андрей Викторович, - Данька хихикнул: - Не иначе, как от восторженного поклонника. Или поклонницы? - он посмотрел вниз, на подпись. - Нет, все-таки от поклонника. - Да ты читай, читай. Оно не длинное. - Ага. Итак... Уважаемый Андрей Викторович. Наверное, Вам покажется странным мое письмо. Пожалуйста, поймите меня правильно. Мне очень нравятся Ваши книги, даже немного слишком... Хм, оригинально... Но я хочу спросить Вас: Вы помните, давным-давно, при "застое", писателей называли "инженерами человеческих душ"? Мне казалась идиотизмом эта формулировка, но я был тогда всего лишь школьником. Теперь я знаю, что Настоящий (Настоящий с большой буквы, как у Лукьяненко в "Мальчике и Тьме") писатель действительно является этим самым инженером. Доводилось ли Вам задумываться, что происходит с читателем после того, как книга прочитана? Неделю назад... - Данька вдруг замолчал, быстро взглянул на Андрея. - Читай, читай... - Неделю назад один мой знакомый, совсем молодой, пытался уйти. По счастью, его нашли вовремя. Потом он рассказывал мне: это была очень хорошая книга, после нее было трудно жить здесь. Не пугайтесь - это была не Ваша книга. Поверьте, я просто хочу предупредить Вас! Мне кажется, Вы можете подняться до уровня того Мастера, который написал эту книгу. Я не буду называть его фамилию, не надо. И еще: Вы знаете, что сказал Толкиен, когда ему рассказали о том, какую волну "толкиенизма" вызвали его книги? Он сказал: "Я испортил им жизнь"... Прощайте. Всего Вам доброго. Данька замолчал, потом сложил письмо, засунул его обратно в конверт. Отодвинул к Андрею. Спросил: - Ты не знаешь, Толкиен действительно сказал эти слова? - Да. Они снова помолчали. - Мне кажется, тебя должна радовать столь высокая оценка твоего таланта... - осторожно сказал Данька. - Ты так думаешь? - Я-то? Нет. Андрей хмыкнул, убирая письмо в папку. - Где там твой "Красный Крымский"? Под столиком, как в добрые старые времена? - Не печалься, дружище, этот твой поклонник не прав, - сказал Данька, наполняя стаканы. - Ведь если не писать хороших книг, то останутся только плохие, и это будет неправильно. Кроме того, хорошие книги виноваты здесь не больше, чем омут, в который нужно бросить ребенка, чтобы тот научился плавать. Понимаешь? - Да, - сказал Андрей. - "Я тот, кто вечно хочет зла, и вечно совершает благо". Классика. Ты что-то писал об этом. - Писал, - согласился Данька. - Однако, учти, автор письма прав в другом: Настоящий писатель всегда маг, обладающий огромной силой. - Да, - снова сказал Андрей. - Я знаю. Я помню...
