Михаил Белозеров - Железные паруса
— Она такая… — засмеялась Нимфа.
Он кивнул в ответ, чувствуя, как болят плечи и руки. Ему всегда достаточно было получаса, чтобы основательно обгореть на солнце.
— Но ты ей нравишься, — добавила она тоном опытной женщины, знающей цену мужчинам. — Будет жаркий день…
В ее фигуре не было ничего лишнего, разве что угловатость подростка, не умеющего прятать свои локти и острые коленки. Ветхое платье на лямках только подчеркивало это впечатление.
— Да уж… — согласился Он, радуясь, что она не имеет никакого отношения к суперманиалкам: ни к черным, ни к белым, ни к мулаткам, ни даже к «нормальному» племени, осваивающему новые территории, женщины которого коренасты и смуглы. Она же была другой крови — светлая и гибкая, похожая на тростинку.
Мне жаль, думал Он, улыбаясь, что ты «разборная» красавица. А то бы я за тобой поухаживал. Здесь у них, как и в Питере, была фасонная мастерская и хранилище запчастей. К этому новому свойству людей Он никак не мог привыкнуть. Но может быть, Он еще не может их понять и приспособиться?
— Ты уходишь? — спросила она так, словно знает его давным-давно. — С тобой желает поговорить вождь.
Опять он за свое, подумал с досадой Он, поймав себя на мысли, что это с ним уже было. Мужчины племени восстанавливали старый форт, и Филину не хватало рабочих рук.
— На этот раз он не один, — тихо предупредила она.
Она обладала странной особенностью всегда быть рядом. Он уже привык, что ее лицо все время мелькало поблизости. Улыбающееся или серьезное, оно стало его тенью. Он еще не понял, жена ли она чья-то, или свободна, и чувствовал себя рядом с ней немного неуютно, словно что-то должно было произойти, но не происходило.
Он ответил:
— Я только искупаюсь. У тебя нет ножниц для стрижки овец? — И кивнул на Африканца, которого давно было пора стричь.
Море было тут же, рядом, за меловыми обрывами. Если смотреть издалека — часть неподвижного, каменного пейзажа с голубой лентой по краю. Даже если ты стоишь, его не видно, думал Он, с удовольствием направляясь к воде, потому что место похоже на блюдце, точнее, на суповую тарелку с приподнятые краями — так что горизонт кажется близким, как ночной столик. Он почему-то был уверен, что она с недоумением и досадой смотрит ему в спину, и у него возникло такое ощущение, что Он все время нагоняет самого себя.
Слева, за изгибом холма, столбы с ржавой колючей проволокой, как кариесные пеньки, портили линию берега. Он старался туда не смотреть: форт, врытый в берег, стальные колпаки наводчиков и трехсотпятимиллиметровые орудия, тупо смотрящие в землю. Филин восстанавливал их с безумством фанатика. Баржи круглосуточно подвозили из Одессы материалы и запчасти.
Африканец, высунув язык, бежал рядом. В предвкушении расставания с зимним одеянием, он готов был следовать хоть на край света. Мелкие ящерицы привлекали его внимание. Он охотился так же, как и мышковал: подскакивал и прыгал на них передними лапами. Но чаще промахивался, чем оставлял с оторванными хвостами.
Не замочив ног, они перешли речку Кала-рас под сенью густых зарослей ежевики, земляничного дерева и фисташки, и стали спускаться на «ленивый» пляж. По крайней мере, Он так его называл, потому что когда-то бывал здесь и хорошо знал эти места. Правда, с тех пор многое изменилось: гряды холмов покрылись виноградниками, в ложбинах рос ковыль, но главное — появилась река. Хотя лично Он не называл бы так громко узкие, блестящие струи в каньоне меж валунов, ниспадающие в бухту крохотным водопадом. Во время дождя можно было представить себе нечто грандиозное. Но дождей в западном Крыму давно не было. Правда, и Крымом теперь его никто не называл. Киммерия — вот, что звучало в устах инопланетян. Киммерийское побережье. Они оказались большими любителями красивых названий и умели обобщать. Но Атлеш остался Атлешем. И племя называлось "Племя Атлеш".
У самой воды камень был колкий, словно усыпанный шипами. Расстояние в два шага Он ковылял целую вечность. Но вода оказалась бодрящей. Он сразу же нырнул, радуясь свободе движений. Желтый ракушечник на глубине сиял, подобно золотым россыпям. Снизу Африканец выглядел, как бревно с ножками. Хвост служил ему рулем. Он плавал кругами.
Ему было интересно, что с тех пор изменилось, но те же зеленые губаны дружно щипали водоросли и тот же каменный краб скользнул в расщелину.
Когда Он вынырнул, Африканец радостно облапал его, оставил на плечах следы когтей. Он еле отбился и выбрался на берег. Там его уже ждали. Где-то наверху, среди скал, мелькнули встревоженные глаза Нимфы.
Филин с испачканными то ли цементом, то ли мелом локтями и незнакомый «аршин» сидели в узкой тени скал. «Аршин» был с рыжей бородой и родинкой на носу, один из тех, кого они с Молли встретили в Санкт-Петербургской потерне. Его звали Амвросием. Он обратился неожиданно доверительным тоном:
— Наслышан, наслышан… — И крепко пожал руку.
Даже в утренней прохладе он чувствовал себя явно не в своей тарелке:
— Извините, — показал на солнце и охладился двумя глотками жидкого кислорода. — Даже не предлагаю…
Он только развел руками, поглядывая наверх и невольно ища Нимфу. Он уже привык к повадкам «аршинов». Были они сухопарыми, медлительными, со ступнями размером с ласту, и всюду с собой таскали сосуды с охлаждающей жидкостью.
Со стороны форта ветер доносил крики строителей — под скрип талей тянули железобетонную балку. Гудел роллер.
Он прихватил майку и джинсы. Филин, упираясь в склон крепкими, бугристыми ногами, повел их в самое прохладное место — «гостиную», как называли нишу в соседней бухте, куда выходили два грота — один короткий, как переулок, другой узкий — «мышиный», на треть затапливаемый набегающими волнами, и даже в самый жаркий день здесь легко можно было подхватить насморк.
Они поднялись по лощине. Ее мальчишеская фигура в белом теперь мелькнула за раскидистыми деревьями. С одной стороны открылся маяк, с другой — черная, как подвал, «Чуча» — пещера, пробитая сквозь мыс. Разочарованный Африканец трусил рядом. Его не привлекали даже ящерицы. Капли воды в черной шерсти переливались, как бриллианты. Спустились по лестнице к морю. Здесь среди скал застыли окаменевшие вентрикулиты, уравнивая всех перед небом и временем. На всю дорогу им понадобилось столько времени, сколько человек тратит на обед. Но Амвросий задыхался. Его доконал подъем и чуть не прикончил спуск. Пот катился градом по лбу и щекам. Борода жалко обвисла.
— Могу жить только во льдах, — признался он, открывая сосуд с жидким кислородом. — К тому же давление слишком высокое. Но я не жалуюсь… — И улыбнулся.
