Кэролайн Черри - Черневог
— Убить тебя?
— Он был уже близок к этому. Я была уже очень слаба, почти беспомощна. Я знала, что он делал, я даже хотела предложить помощь твоему отцу, если бы была способна на это, но у меня не было сил. Затем, позже, я узнала о падении Кави, все так неожиданно изменилось, и я смогла шаг за шагом вернуться к жизни.
Это было правдоподобно. Это было абсолютно правдоподобно. Драга настойчиво предлагала ей чай, терпеливо стоя с подносом в руках, и, чтобы сохранить приличия и чувствуя, что ее мать намерена так стоять до тех пор, пока та не передумает, Ивешка взяла чашку с подноса, только для того чтобы подержать ее в руках.
— Без лепешек?
— Я не хочу есть.
— Ну, ну… — Мать взяла другую чашку, поставила поднос на полку и уселась, похлопывая по лавке. — Сядь сюда. Господи, после стольких лет ты стала такой привлекательной женщиной!
Ивешка продолжала стоять.
— Почему же ты просто не сказала мне, что хочешь меня увидеть?
— Потому что не была уверена, придешь ли ты, не была уверена, что ты захочешь видеть меня, а еще потому, что произошло очень многое, о чем ты не имеешь представления.
— Очевидно, все что происходит, проходит мимо меня! У меня появляется ребенок, а моя умершая мать прячется по лесам…
— Дорогая, дорогая, присядь. И выпей чай. Он не отравлен.
Наконец-то ее мать заговорила о происходящем так, как и следовало. Ивешка, не раздеваясь, села на лавку с чашкой в руках и глядя в глаза матери, спросила:
— Итак, о чем еще я не знаю, а должна была бы, на твой взгляд?
— О многом.
— У меня есть час или около того.
— Тебе не жарко во всем этом?
— Давай переходить к делу, мама.
Драга отпила из чашки.
— Кави Черневог.
— И что с ним?
— Он проснулся, он ищет тебя, и он захватил твоего мужа вместе с его приятелем.
— Это ложь!
— Я была очень осторожна, пытаясь обнаружить молодого Сашу в тот самый момент. Но ты должна была получить этот неприятный ответ… И позволь сказать тебе, дочка: ты красивая умная молодая женщина с манерами своего отца и с моим умом, и оба этих дара в определенной степени достаточны, чтобы Кави считал тебя очень опасной. Я хочу, чтобы ты была здесь. Я бы хотела, чтобы и твой муж и молодой Саша были вместе с тобой, но с этим ничего не выйдет. По крайней мере Кави пока ничего не знает обо мне, и он не рассчитывает на то, что ты можешь получить какую-то помощь теперь, когда лешие уснули.
Вот, чего не знала она. Остальное же…
Она решила вставить в общий разговор один маленький вопрос, в расчете, что он не принесет вреда, и сказала:
— Гвиур ползает на свободе. Водяной.
— Я его знаю. Где он?
— В твоих лесах, мама. Он служит тебе?
— Нет, он не мой. Гвиур служит тем, кого побаивается. И с тех пор, как Кави проснулся… я уже не сомневаюсь, чей он. Ты сказала, что он был в моих лесах. Где?
— Ты должна бы знать это, мама. Ты должна бы знать, потому что он достаточно близко. Ведь знала же ты, что я была там.
— Я видела тебя, но не видела его. Мне очень не нравится все это. — Драга на мгновенье закрыла глаза и что-то пожелала. Неожиданно что-то большое и тяжелое зашевелилось за занавеской, послышался скрежет когтей по доскам, и огромный медведь просунул в комнату свой нос, а затем вошел косолапой походкой, будто был здесь единственным хозяином.
— Его зовут Бродячий, — сказала Драга. — И он — медведь.
Бродячий покачивался из стороны в сторону, вертел головой, угрюмо глядя в глаза Ивешке. На голове у него был огромный шрам, и шрамы поменьше, похожие на подпалины, на обеих плечах.
— У нас правонарушитель, Бродячий! — сказала Драга, затем встала и открыла дверь.
Бродячий поднялся и неуклюже выбрался из дома в ночную темень.
— Этой ночью я забрала его в дом, — сказала Драга, — зная, что ты где-то поблизости. Я просто боялась, что он слишком мрачный малый, чтобы быть твоим сторожем… Может быть, наконец ты все-таки выпьешь чаю? За разговором чашка должно быть совсем остыла.
— Нет, все прекрасно. — Она поняла что являл собой Бродячий на самом деле, а заодно подумала и о том, что будет нелегко преодолеть те чары, что защищали его.
Итак, сердце ее матери было надежно защищено, в то время как ее собственное оставалось все время с ней, и не было ничего, кроме одних лишь желаний, чтобы защитить его.
Мать в очередной раз сказала:
— Почему бы тебе не раздеться?
Они улеглись спать, не загасив огня и натянув парусину между двумя выступами скалы и остатками стен. В их укрытии было тепло и сухо, что в какой-то мере обеспечивало им спокойный отдых. Но один лишь вид Черневога, читающего в отблесках огня, сводил все на нет, а что касается всего случившегося, то Петр до сих пор ощущал явную тошноту в желудке, которая была не от боли, и не от страха. Он постоянно уговаривал себя, что ничего страшного еще не случилось, что его собственное сердце, каким бы оно ни было, по-прежнему находилось на месте, и никакое сердце Черневога не смогло бы его заменить.
Саша тронул его за плечо. Он повернулся и заметил беспокойство на его лице.
— На этот раз это моя ошибка, — прошептал Саша, и явно хотел сделать что-то еще, о чем Петр не имел никакого понятия, кроме как по-прежнему продолжал ощущать тошноту в желудке.
Саша видимо отказался от мысли что-либо сделать и выглядел очень расстроенным.
— Не верь ему, — сказал он. — Делай все, что хочешь, только не вздумай начать верить ему.
— Вот черт, — прошептал Петр. — Что касается этого, то с меня хватит и одного Малыша: вполне достаточно приключений, только начни ему верить. — Он толкнул Сашу под ребра. — Давай спать. По крайней мере сегодня ночью нам не придется спать в пол-уха, чтобы следить за змеей. Мы чертовски хорошо знаем, где он есть.
Это была плохая шутка, но это же была и лучшая из всего, на что он был сейчас способен. А Саша сказал, прикоснувшись к его лицу:
— Давай спать, Петр.
Чертовски хитрый трюк выкинул малый, подумал Петр, просыпаясь на следующее утро от солнечных лучей.
Но, тем не менее, он был благодарен ему.
21
Ивешка проснулась, внутренне сжавшись от испуга, и увидела себя в уютном окружении подушек и одеял, чем-то напоминавших милое гнездышко, но охватившее ее ощущение холодного страха так и не проходило: она не помнила ни того, как уснула, ни того, как оказалась в этой кровати, которая, это было ясно, находилась в доме ее матери. Каким-то образом на ней оказалась белая ночная рубашка, непонятно как она была вымыта и разута, а в ее косы были вплетены голубые ленты. За занавеской раздавалось какое-то движенье и звон посуды. В доме пахло приготовлениями к завтраку.
