Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского
Надежда на детей? Но надежда ли? Не искоренят ли ее взрослость и взрослые. Ведь последние забыли свое детство и не понимают чувств «маленького героя», его привязанностей. «Во мне, в ребенке, было грубо затронуто первое, неопытное еще, необразовавшееся чувство, был так рано обнажен и поруган первый, благоуханный, девственный стыд и осмеяно первое и, может быть, очень серьезное эстетическое впечатление» [2, 282].
И потому-то остается открытым вопрос, что победит в человеке, а с ним открытым остается и вопрос о будущем общества.
Таковы основные вечные проблемы, поднятые писателем в первый период его жизни и наметившие основу его философии человека.
Особенности художественных произведений писателя, как правило, высветляют основные философские положения. Тайны, недоговоренности символизируют роль бессознательного в человеке. Всевозможные «вдруг», пока еще, правда, малочисленные, подчеркивают алогичность жизненных ситуаций. Символом алогичности являются и критические ситуации. И все это, вместе взятое, подчеркивает сложность человека.
Малая роль, отведенная природе, говорит о том главном, чем занят Достоевский. Главное — человек. Все остальное подчинено ему, рассматривается через его призму. Природа здесь подчинена высвечиванию каких-либо особенностей человека.
Принцип иронии, пронизывающий произведения и отдельные образы, есть символ и способ разрушения стереотипного стиля мышления. Очень характерен для Достоевского сократовский дух этого принципа. Это — своеобразное ослабление тезиса, ведущее к полному его отрицанию. Один пример (речь о Голядкине): «В глубине души своей сложил он одно решение и в глубине сердца своего поклялся исполнить его. По правде-то, он еще не совсем хорошо знал, как ему поступить, то есть, лучше сказать, вовсе не знал; но все равно, ничего!» [1, 167]. Подобные примеры можно бы долго продолжать. Но стиль автора виден и по одному примеру.
Язык героев выражает уровень развития их личностности. Форма повествования (обычная, через письма или сочетание того и другого) приспособлена к выражению главной идеи.
Рассмотренное выше позволяет сделать вывод, что в досибир ском творческом наследии были заложены основы философии человека. Хотя многие идеи были лишь обозначены. Но проблемы человека, его природы, личности, ее жизненной ориентации, ее мыслительной и нравственной качественности, ее деятельности, т. е. то, что и составляет суть философии человека, были высветлены достаточно четко. Четко был поставлен и вопрос о том, что человек выше логики и «абсурдность» его поведения должна стать нормой.
2. СИБИРСКОЕ
В сибирских повестях есть продолжение многих вечных проблем, проявившихся в творчестве предыдущего периода жизни. Но главная проблема здесь общая для обеих повестей — обнажение определенных стилей мышления.
В этих повестях углубляется мысль о сложной природе человека, о роли асоциального в человеке. И совсем не случайно, что здесь вообще нет служебной зависимости героев друг от друга. Добрые и злые — такое деление здесь совсем не по социальному признаку.
Заостряя проблему асоциальности, Достоевский выводит образ человечного собственника (Ростанев) и бесчеловечного приживальщика (Фома). Этим автор разрушает стереотип о благородстве нищих и обязательном коварстве имущих. Не упрощайте человека, говорят эти герои самим фактом своего существования.
Ростанев склонен был объяснять характер Фомы социальными факторами. И отчасти был прав. Но лишь отчасти. Достоевский показывает, что не из каждого униженного вырастает тиран. Среда не всесильна. А человек — существо не только социальное.
В сибирских повестях продемонстрировано глубокое проникновение в человеческую психологию. В частности, в психологию амбициониста, тирана.
Противопоставлены разум, расчет (Москалева) и сердце, чувство (учитель, Зина). Но здесь автор показывает и возможность эволюции от сердца к разуму (Зина).
Впервые ставится проблема естественного и неестественного человека, т. е. «идиота» и человека «нормального». Так, в «Селе Степанчикове...» на фоне нормальных показана «идиотка» Татьяна Ивановна. Но, по сути, ее поступки более человечны, чем поступки людей нормальных. Этим образом Достоевский намечает одну из своих глубочайших проблем — кто же идиот-то? Данная героиня лишена не разума вообще, а разума ложного, официально признанного за нормальный. И она первая бросает вызов этому нормальному разуму, здравому разуму, обнажая его ненормальность и нездравость.
Носители добра и зла здесь отделены друг от друга; носящих, как Голядкин, в себе то и другое здесь нет или почти нет. Но не в этом здесь дальнейшее раскрытие темы. Здесь показана диалектика добра и зла. Бесконечная доброта Ростанева оборачивается злом по отношению к людям, зла не заслуживающим. Беспредельное добро может породить зло. Это новый оборот в проблеме добра и зла у Достоевского. Автор как бы ставит пределы добру, ограничители.
Как и прежде, здесь зло торжествует над добром, а последнее своим безграничием способствует этому.
Героев-мыслителей здесь нет. Хотя и Москалевой, и Фоме, и Ростаневу в уме не откажешь. Конечно, ум этот у каждого героя свой. Разные это умы. Но этим героям не откажешь в их собственной мотивации поступков. Они действуют по своим убеждениям. Их ценностная ориентация четко делит их на личности и безличности. Последние стремятся обладать прежде всего чем-то материальным. Но в то же время хотят казаться иными. Фома грозится разорвать данные ему пятнадцать тысяч. Этим он как бы утверждает свою личность. Но на деле он «только немного помял их, но и то довольно осторожно» [3, 84]. Не взял пятнадцать, желая получить тридцать. Он грозится уйти из дома, делает даже попытку. Но это тоже — лишь стремление казаться. Казаться лучше, чем он есть.
Есть здесь и герой, который хочет казаться хуже, чем он есть. Это Ежевикин. Будучи личностью, хочет казаться безличностью. Его личность не разрушена, она просто упрятана. И для ее сохранения он и желает казаться хуже, чем есть.
И беден-то Ежевикин оттого, что материальному предпочел духовное. Теперь он как будто хочет повернуть на путь безличности, заискивает, унижается. Но его поведение проникнуто иронией. Он знает цену себе и другим. Знает, что он, как личность, выше. Этого ему довольно. И он может позволить себе «роскошь» казаться шутом.
Вот он подходит к генеральше: «Позвольте, матушка барыня, ваше превосходительство, платьице ваше поцеловать, а то я губами-то ручку вашу золотую, генеральскую замараю» [3, 50]. Издевается Ежевикин над золотом, генеральством и всей принятой шкалой ценностей. Казаться хуже, чем есть, дано лишь незаурядным. Хотя слывут они за предельно заурядных. Мысль эта была намечена еще в образе Ползункова. Здесь она усилена.
